Меч ангелов

Утро было прекрасным, солнечным и безветренным, а сточные канавы столицы воняли сильнее обычного. Чтобы добраться до епископского дворца, мне нужно пройти мимо рыбного рынка, и запах его всякий раз терзает обоняние вашего нижайшего слуги; впрочем, я уже привык к тому, что в мире существуют иные запахи, кроме аромата роз и фиалок. На улицах, как всегда, царили шум и толчея. Обычно я одеваюсь неотличимо от остальных, горожанином среднего достатка, поскольку не вижу причин лишний раз выставлять на обозрение свои инквизиторские инсигнии. Но в эдакой сутолоке, когда тебя то и дело пинают, толкают и обкладывают крепким словцом, трудно устоять и не предъявить миру инквизиторское сломанное распятие, вышитое серебром на черном кафтане. Тогда, конечно, вокруг сразу сделалось бы тихо и просторно.

Большинство людей, особенно те, кто нас толком не знает (впрочем, те, кто узнал нас слишком хорошо, – тоже), ощущают при встрече с нами глубокий испуг. А мы ведь не стража бургграфа и не тайная полиция епископа, наудачу хватающие людей на улицах и в домах. Мы действуем как отточенное острие, ударяя лишь туда, куда ударить необходимо. Нам нет дела до мошенничеств, краж, фальшивомонетничества или, скажем, убийств. Мы ищем людей, споспешествующих ереси, накладывающих чары, сомневающихся в словах Писания, да еще тех, кто противится воле Церкви. И все же на улицах вокруг нас всегда становилось пусто. Корфис, пусть я уже некоторое время и не платил за постой и еду, был рад присутствию инквизитора, поскольку благодаря мне его гостиница оставалась одной из самых спокойных в городе. А это, в свою очередь, привлекало клиентов, которые предпочитали спать, не опасаясь, что проснутся, лишенные богатства – если не жизни.

Хез-хезрон – большой город. Говорят, здесь постоянно проживает пятьдесят, а то и все шестьдесят тысяч человек. Но сколько вдобавок к этому путешественников, купцов, вагабондов, циркачей, бардов, преступников, ищущих лучшей жизни беглых крестьян, слуг без господина прибывает сюда из провинции и других городов? Кто знает, сколько людей бродит по улицам, докам, корчмам и дворцам Хез-хезрона на самом деле? Может, сто тысяч, а может, и сто пятьдесят.

Поэтому, кстати, мало кто мог узнать меня в лицо. Мы, инквизиторы, предпочитаем находиться в тени и не маячить у людей перед глазами. Так что, как я уже упоминал, меня толкали, ругали, дергали, а некий воришка даже пытался срезать кошель. Это-то и вывело меня из задумчивости. Я придержал карманника, ткнул его стилетом под сердце и отпихнул обратно в толпу. Он даже не пискнул: где-то там, за моей спиной, оседал на землю, зажатый людьми. Никто и не заметил. Вечером патруль городской стражи оттащит избавленное от всех ценных вещей тело в мертвецкую, откуда могильщики вывезут его за стены в запряженной волом телеге. Каждую ночь такие телеги, груженные телами, выезжали за город, где трупы и хоронили в больших общих могилах – всех, кто погиб от голода, болезней, старости или удара ножом. Место это называлось Ямами, и даже я не хотел бы оказаться неподалеку в сумерках. По убийствам такого рода следствия проводили редко, разве что дело шло о цеховых купцах или дворянах. Ну или, конечно же, о священниках. Порой еще университет требовал начать следствие об убийствах школяров, но те обычно были виноваты сами, да и братства жаков бывали поопасней воровских банд.

Я вытер стилет и вернул его в ножны у пояса. Убийство людей не столь уж привычно для меня, но и причин жалеть о совершенном я не видел – такое сплошь и рядом случается на улицах города. Впрочем, для того, кто, как и я, повидал смерть, она сделалась почти неинтересной. Вдобавок я был раздосадован поведением епископа – возможно, именно это и стало причиной излишней поспешности моего поступка.

Так или иначе, но я произнес короткую молитву за упокой души человека, который имел несчастье умереть минуту назад. Впрочем, отчего бы не сказать, что тем самым я ему помог? Ведь надежда на избавление от юдоли скорбей куда ценнее бессмысленной жизни, каковую он влачил на улицах Хеза.

Наконец я добрался до дворцовых ворот, и стражники без слова впустили меня на епископское подворье. Аккуратно усыпанная щебнем аллея вела меж высокими кипарисами, что отбрасывали длинные тонкие тени. Я слышал щелканье садовых ножниц: садовники подстригали епископскую изгородь и кусты в форме чудных зверей; еще я слышал тихий плеск фонтанов. В епископских садах воздух свеж и живителен: сколь радостно было дышать здесь полной грудью. Белый дворец епископа Хез-хезрона сиял на солнце, а его крытые серебром купола светились отраженным блеском – словно стояли в огне.

Канцелярия находилась в трехэтажном доме, стоявшем справа от дворца. У ступеней стояла еще пара стражников, в скрытых под широкими плащами кольчугах и с двухметровыми алебардами в руках. Как и предыдущие, эти лишь мельком взглянули на меня и без слов впустили внутрь. Успели уже привыкнуть к моему виду.