Меч ангелов

Компетенции духовных лиц и нас, инквизиторов, никогда не были окончательно разделены. Все, по сути, зависело от настроения Его Преосвященства, а он умело лавировал, будучи благосклонным то к тем, то к другим и терпеливо выслушивая взаимные упреки да жалобы. Ко всему прочему, время от времени в дело вступали специальные полномочия, которые выдавал Святейший Отец: они дополнительно затемняли и так не слишком-то прозрачную картину.

От дела, которое столь немилосердно завалил мастер Фолькен, инквизиторов отстранили. И оказалось, что зря. Возможно, какую-то роль в случившемся сыграл прием, на котором Фолькен пил до утра, а после короткого пьяного сна принялся за работу. И я бы не удивился, если бы в вино ему подсыпали зелья. По крайней мере, я слышал, что на допрос он приплелся едва ли не в бессознательном состоянии, а руки тряслись так, что одну, говорят, приходилось придерживать другой. В таком состоянии лучше не использовать слишком сложные инструменты – ибо как тогда сыграть нужную мелодию на столь деликатном инструменте, как человеческое тело. Да уж, епископ Хез-хезрона теперь наверняка хорошенько подумает, прежде чем поручит канонику еще одно дело, и не презрит тех, кому следует заниматься ересями и богохульствами, поскольку именно этому их и учили – и весьма тщательно – в нашей славной Академии.

Я лишь усмехнулся собственным мыслям, вообразив себе каноника, кающегося пред гневным лицом епископа. А епископ бывал весьма и весьма неприятен, особенно когда его одолевали приступы подагры.

Кем были те двое, кто столь неудачно попали под ослабевшую руку мастера Фолькена? Впрочем, меня это не слишком интересовало. Мне хватало и собственных проблем: с некоторых пор епископ нарочито выказывал недовольство относительно моей скромной персоны, что фатально сказывалось на ее, персоны, финансах. Конечно, я всегда мог подработать, принимая поручения на стороне, но злая судьба хотела, чтобы несколько последних просителей предлагали работу за городом. А Его Преосвященство, увы, требовал от меня ежедневно дежурить в канцелярии, и каждый день я уходил из нее ни с чем. Епископ знал, в чем моя слабость, и безжалостно это использовал. Я же, увы, не мог с этим поделать совершенно ничего. Концессия требовала от меня безоговорочного послушания – и даже думать не хотелось, что случится, не окажись я однажды утром в епископском дворце. И еще: я мог лишь гадать, имела ли епископская немилость что-то общее с рапортами из Апостольской Столицы, которые наверняка приходили в канцелярию и которые, как я полагал, представляли мою деятельность в не слишком-то благоприятном свете.

Я выпил еще один стаканчик разведенного вина и снова взглянул на подмастерьев. Рыжеволосый уже лежал под столом, издавая звуки, свидетельствовавшие о том, что слабый желудок его не сумел справиться с таким количеством напитков; двое его товарищей сидели, бессмысленно уставясь на залитый вином и соусом стол.

Я решил, что больше ничего не услышу, встал и вышел, поскольку вонь гари становилась невыносимой, особенно для человека с таким тонким обонянием, как у меня.

* * *

Когда я выходил из комнаты, меня перехватил Корфис – хозяин гостиницы и ветеран Шенгена.

– Добрый день, Мордимер, – сказал он с улыбкой на широком лице.

– Для кого-то, возможно, и добрый, – ответил я.

Он покивал с пониманием.

– А куда это ты с самого утра?

– Корфис, ну подумай, куда я могу идти с самого утра? На выступление циркачей? В бордель? А может, поглядеть на корабли в порту? Как полагаешь?

Конечно же, моя столь уместная и блистательная ирония пропала втуне. Корфис был человеком достойным, честным, но недалеким. Разумеется, он не был лишен необходимой при его положении и профессии ловкости, что позволяла ему прекрасно чувствовать себя в мутных водах Хез-хезрона. Он владел процветающим предприятием и, насколько я знал, намеревался прикупить еще один трактир где-то на самых окраинах города. Да-да, подумалось мне, Корфис куда быстрее вашего нижайшего слуги сумеет переехать в дом с садом в квартале богачей.

– Я иду к Его Преосвященству, – сказал я устало. – Как вчера, позавчера и неделю назад. Надеюсь, вернусь к обеду.

Обычно епископ бывал столь добр, что ближе к полудню посылал одного из канцеляристов передать мне: нынче в моих услугах не нуждаются. Но «обычно» вовсе не означало «всегда». Не раз и не два приходилось мне ожидать до заката, стараясь не обращать внимания на сочувствующие либо насмешливые взгляды чиновников. Наконец епископ выходил и глядел на меня с деланым удивлением:

– О, Мордимер, – восклицал. – Ты еще чего-то ждешь?

Если же его одолевал приступ подагры, то просто смотрел на меня без слов, будто собака на дерьмо, и лишь нетерпеливо пожимал плечами. В любом случае так ли, иначе – а означало это, что я наконец-то могу идти домой. Но рано или поздно бессмысленное ожидание в епископской канцелярии должно было принести свои плоды.