Меч мертвых

Этот побег из детинца Крапива помнила плохо. Много ли чего высмотришь, свисая вниз головой с жесткого, как камень, плеча! Да и то малое, что открывалось глазам, проплывало мимо, не достигая памяти и не задерживаясь в ней. Как следует Крапива очнулась только далеко за окраиной города, когда одноглазый лиходей сбросил ее, точно куль зерна, на стылую землю, и почти сразу в лицо сунулся теплый шелковый нос. Шорошка, жалеючи, толкал ее мордой, уговаривая подняться, и по-собачьи лизал ей щеки и шею, словно прощения за что-то просил.

Наконец она схватилась за его густую жесткую гриву и села, одолевая звон в голове. Одноглазый варяг возился вблизи, деловито засовывая что-то в мешок. Крапива едва различала его в темноте.

— Ты кто?.. — сиплым чужим голосом спросила она.

Он отозвался не сразу, но потом буркнул:

— Человек прохожий.

Крапива попыталась сообразить, показалось ли ей, или кметь, оставшийся лежать v двери поруба, действительно шевелился. Может, видел все и князю расскажет — она, мол, не своей волей из заточения вышла?.. То, что от одноглазого ей не сбежать, она уже поняла. Крапива не зря среди воинов выросла и чуяла нутром: этого человека ей не перехитрить. А осилить — семерых надо таких, как она… Она только спросила его:

— От меня тебе чего надобно? — Хотя сама уже знала, чего. Не выкупа и не красы ее девичьей.

Он и ответил точно так, как ждала;

— Хочу, чтоб к отцу меня проводила. К боярину Сувору Щетине.

Крапива уперлась:

— Злое на уме у тебя! Не поведу к батюшке!..

Он равнодушно ответил из темноты:

— А руки-то переломаю — поведешь…

У Крапивы в один миг нутро слиплось от страха, потому поняла — именно так и поступит. Вот умрет она ради батюшки в промозглом темном лесу, подтопленном вздувшейся Мутной, и никто никогда про то не узнает.

— А ломай! — зло бросила она одноглазому. — Хоть совсем оторви! Сказала, не поведу!..

Он оставил мешок, потянулся рукой за плечо… Шорошка вскинул голову и заплясал, а в лицо Крапиве повеяло холодом, и ночной ветер, тянувший между деревьями, был тут ни при чем. Крапива осторожно притронулась пальцем к длинному лезвию, замершему в двух вершках от ее носа.

— Этот меч ни разу меня не подводил — раздался голос варяга. — Отцу твоему я не друг, но и не враг. И погибели ему не ищу. А лжу если сказал, пусть не защитит меня мой клинок!

Крапива поразмыслила над его словами.

— Батюшки ныне в Ладоге нет, — сказала она затем. — Он для государя Рюрика заставу держит выше по реке, у порогов. Туда я могу дорогу тебе показать… — Помолчала и добавила: — Да только там ли батюшка мой, про то не ведаю…

Одноглазый что-то буркнул сквозь зубы, ей показалось — досадливо. Ни дать ни взять каял себя за некую глупо упущенную возможность.

— А зачем тебе батюшка мой, если ты ему не друг и не враг?

Варяг убрал меч в ножны, висевшие за спиной, и хмыкнул:

— Спросить хочу у него, сколько на небе звезд.

Крапива озлилась, но смолчала. Лютовать было и глупо, и… прибить же мог запросто, коряга корявая. Он кончил возиться, подошел к жеребцу и отвязал повод, и девушка вновь про себя изумилась, до чего кротко принял его норовистый Шорошка. Варяг сел в седло и ее заставил влезть позади себя на конскую спину. Крапива поерзала, устраиваясь охлябь, и спросила:

— Имя-то есть у тебя?

Он едва обернулся:

— Люди Страхиней прозвали.

Крапива не удержалась:

— Вот уж правду святую люди рекли…

Страхиня не ответил.

Так они и ехали с тех пор, и Крапиве, надо сознаться, уютно и безопасно было за его широкой спиной…

Минула ночь, потом утро и еще почти целый день. Сгущались сумерки, Страхиня уже присматривал местечко для ночлега, когда Шорошка вскинул голову, насторожил уши и разразился заливистым ржанием. А потом — как был, усталый, некормленный и с двумя немаленькими седоками на хребте — собрался сломя голову скакать на одному ему ведомый зов!.. Крапива сразу подумала о батюшкиной дружине. О чем подумал Страхиня, ей осталось неведомо, но удерживать круто повернувшего жеребца он не стал, лишь немного откинулся назад, смиряя его нетерпение. Шорошка ломился грудью сквозь заросли и ржал то и дело, но спустя время Крапива улучила миг, когда не решали ветки и не чавкала под копытами земля, и услышала то, что гораздо раньше уловил Шорошкин звериный слух. Впереди, далеко и лесу, заходилась отчаянным и жалобным криком одинокая лошадь.

«Да это ж Игреня!..» — узнав голос Любомировой любимицы, ахнула про себя девушка. Она чуть было не поделилась этим открытием со Страхиней, но вовремя прикусила язык. Незачем!

Шорошка тянул повод из рук Страхини и знай прибавлял шагу, так что на ту самую прогалину они вырвались чуть не вскачь. Сизые сумерки еще не успели стать вовсе уж тьмой и Крапива все увидела сразу. По широкой старой гари, заросшей мелкими кустиками, действительно бродила Игреня, и Крапиву окатило морозом: седло сползло кобыле под брюхо, повод волочился, цепляя траву. Игреня увидела Шорошку и всадников и снова заржала, но навстречу не бросилась. Она кружила, не отходя далеко, возле длинного темного тела, тяжело уткнувшегося в землю лицом.