Медицинские заметки Шерлока Холмса. Как болели, лечили и умирали в Викторианскую эпоху

Домой Холмс вернулся к половине шестого. Он был весел, бодр и пребывал в прекрасном расположении духа – таким настроением, как правило, перемежались приступы его глубочайшей депрессии.

Обед прошел оживленно. При желании Холмс мог быть чрезвычайно интересным собеседником, и в тот день он вел себя именно так. Казалось, он был во власти сильного нервного возбуждения. Никогда прежде я не замечал за ним такой разговорчивости. Он перескакивал с темы на тему, говорил то о мистериях, то о средневековой керамике, потом вдруг о скрипках Страдивари, цейлонском буддизме и военных кораблях будущего, и обо всем рассуждал так, словно был специалистом во всех этих вопросах. Его блестящий юмор стал реакцией на глубокую депрессию, поглотившую его накануне. Этельни Джонс, когда дела не занимали его, становился настоящей душой компании и за обедом доказал, что простые жизненные радости ему не чужды. Я же, почувствовав прилив сил при мысли о том, что мы близки к разгадке нашего дела, тоже поддался веселости Холмса. Никто за столом даже не упомянул о причине, которая собрала нас всех вместе.

Список областей, в которых был столь подкован Шерлок, впечатляет. Подозреваю, что сегодня, будь он жив, у него бы диагностировали биполярное расстройство.

В «Пяти зернышках апельсина» Шерлок снова борется с проблемами психического здоровья, на этот раз вызванных тем, что он не смог предотвратить смерть Джона Опеншоу. Сложно сказать, было ли это одним из проявлений хронической депрессии или лишь острой реакцией на плохие новости.

Несколько минут мы сидели молча. Еще никогда Холмс не был так потрясен и подавлен.

– Поймите, Ватсон, задето мое самолюбие, – сказал он наконец. – Чувство мелочное, не спорю, но это правда. Теперь в этом деле у меня появился личный интерес, и, дай бог мне здоровья, с этой бандой я разберусь. Он пришел ко мне за помощью, и я же отправил его на верную смерть!

Он вскочил со стула и принялся нервно расхаживать по комнате, на его желтоватых щеках выступил румянец, а длинные тонкие пальцы то сжимались, то разжимались вновь.

В начале рассказа «Рейгетская тайна» от депрессии снова страдает тот же Холмс.