Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

человек этот всегда имел переменчивое настроение, к тому же испытывал крайнее отвращение к подчинённым, что не знали высоту неба и толщину земли[261] и спрашивали о том, о чём спрашивать не должно.

Относительно того, что именно не должно спрашивать, человек этот на самом деле никогда не разъяснял чётко, но в понимании людей в сером это означало «не спрашивать ничего».

Этот человек имел собственные причины для любых распоряжений, куда уж им вмешиваться.

Кто знал, что этот его вопрос не только не разозлит гоши, но тот даже даст ему ответ:

— Очень много лет назад я встретил в этом месте благородного человека.

В самом деле… слишком, слишком давно, так давно, что даже сам он уже не помнил точно, сколько всё же лет ему было тогда, какую наружность он имел от рождения, кто были его родители и по какой причине его бросили в этих глухих горах. Если бы не тот благородный человек, он, пожалуй, уже прошёл бы через несколько витков перерождений, да и к тому же откуда было бы ему получить всё то, чем он обладал сейчас.

Человек в сером, услышав его ответ, тут же остолбенел на миг, опустил голову и сказал:

— Тот истинно благородный человек имел острый глаз, способный распознать жемчужину, а иначе, откуда бы взялись нынешние великий мир и процветание.

— Острый глаз, способный распознать жемчужину… — гоши, по-видимому, эти слова показались весьма интересными, и он сказал как будто несколько насмешливо: — Был бы великий мир, мне тоже не за чем было бы заниматься столькими хлопотными делами, как не за чем было бы стоять сегодня здесь, пригласив столько простых людей, что трудятся изо всех сил.

Человек в сером не знал сразу, какие следует подобрать слова, однако всегда неразговорчивый гоши был на редкость расположен сказать так много, если он не ответит, разве не станет его положение ещё более затруднительным? Поэтому он поразмыслил и произнёс:

— Мы — глупые клячи, неспособные отличить горе.

Услышав, гоши повёл глазами, безразлично окинул их взглядом, и снова взор его упал на гору Сунцзян; спустя долгое время он сказал равнодушно:

— Всегда есть нечто полезное, не нужно принижать свои достоинства.

Глядя на заброшенный храм на вершине горы, он неожиданно поднял руку в буддийском приветствии.

Для него эта жизнь началась здесь, а потому и «скончаться» он должен здесь же, только так можно будет считать, что начатое доведено до конца. Кроме того, то, что он делает сейчас, в той или иной мере противоречит изначальному намерению изначального человека, так что он может покаяться перед «смертью», и совесть его, можно считать, будет чиста.

Он верил, что если бы тот человек был жив, то сумел бы понять его неутомимые старания.

В тот же миг как закончил буддийское приветствие, он поднял руку снова, и бумажные талисманы на основании трона лотоса статуи, расположенной посередине образованного из почти двух сотен человек круглого построения, внезапно дрогнули.

Один — напротив храма Дацзэ, один — в направлении озера Дунтин, ещё один — к горе Ваньши.

Три талисмана вздрогнули одновременно, издав отзвук подобный тому, какой создают, хлопая, боевые знамёна, беспорядочно раздуваемые бурей.

Вслед за этим круг из крови у лотосового трона вдруг сверкнул, изначально уже почти высохшие следы как будто обернулись в один миг свежими, вплоть до того, что даже слегка потекли.

Гоши обернулся и взмахнул рукавом — и послышалось, как порыв ветра, что нож, обдул круглое построение, и у почти двух сотен человек в построении на большом пальце левой руки внезапно возник порез; тут же тёмно-красная кровь засочилась из этих порезов — она стекала вниз, проливалась на землю и, точно притягиваемая чем-то, извивалась, двигаясь прямиком к каменной статуе.

Это было крайне ужасающее зрелище: сотни кровавых нитей, будто длинные змеи, тихо ползли к статуе и в один миг уже вплавились в её нижнюю часть.

Хотя люди в сером было отчасти подготовлены, стоило увидеть внезапно эту картину, и руки и ноги их всё равно несколько похолодели. Они смотрели, вытаращив глаза и раскрыв рты, как кровь полностью окрасила лотосовый трон в тёмно-красный и, будто живая, начала двигаться по ногам статуи вверх.

Похоже, скоро вся каменная статуя окрасится кровью.

Сколько же на это потребуется крови, люди в сером не знали. Они знали только, что кровь людей в круглом построении в конечном счёте вся иссякнет, никто не сумеет выжить.

А пока они пребывали в оцепенении, гоши безразлично окинул их взглядом и снова поднял рукавом порыв режущего ветра. Люди в сером ощутили лишь колющую боль в большом пальце левой руки и не успели ещё сколько-нибудь среагировать, как всю левую руку каждого мощью в тысячу цзюней придавило внезапно к земле.

Мощь эта была столь огромна, что люди оказались бессильны ей сопротивляться. Ни один человек в сером не успел ничего предпринять, и все они всем телом упали ниц на землю, беспомощно наблюдая, как тёмно-красная кровь стремительно вытекает из-под их пальцев и тоже направляется прямиком к статуе. Словно утекала не кровь, а дыхание жизни.