Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Сюаньминь во время схватки постоянно следил за кровавыми пятнами; он обнаружил, что передвигаются они всё быстрее и быстрее — когда достигли верхней половины лица, то будто пробили некий проход и с лёгкостью преодолели скулы.

Затем — глаза.

Следом — надбровные дуги.

Медные монеты в руках Сюаньминя внезапно содрогнулись, и в миг, когда тысяча цзюней повисла на волоске[263], последняя печать вдруг раскололась. Старая оболочка осыпалась на землю, и маслянисто-жёлтая медная поверхность открылась полностью…

Словно заслоняющая небо и укрывающая землю приливная волна, воспоминания затопили его.

В воспоминаниях он возвратился ко времени, когда был ребёнком, и всё так же переписывал во дворе священные тексты. Низкий столик был подготовлен специально для него, аккурат под его рост. Стоя, он держал в руке кисть, манера его — умела; очевидно, что лет ему было немного, но, похоже, занимался таким он уже тысячу раз.

Тогда переписывать требовалось совсем не за тем, чтобы он хорошо узнал священные писания, и отнюдь не для того, чтобы успокоить сердце и гармонизировать ци, в конце концов, он с детства обладал холодным и неразговорчивым характером. Он переписывал канонические тексты единственно для того, чтобы поупражняться в письме и сделать собственный почерк подобным почерку в той рукописной канонической книге.

Однако что странно — даже если он не тренировался, почерк всё равно был очень схож с рукописью канонов.

Закончив переписывать страницу, он подумал об этой странности, поднял глаза взглянуть на гоши рядом и спросил:

— Шифу, кто переписал эту каноническую книгу?

Пальцы гоши на медных монетах замерли, и он окинул его взором. В ничуть не ярком углу комнаты выражение глаз казалось затуманенным, отчего Сюаньминь не мог прочесть значение в нём. Он подождал какое-то время и тогда лишь услышал, как гоши произнёс равнодушно:

— Тундэн.

Сюаньминь растерялся:

— Тундэн?

Гоши отозвался с «М», всё так же продолжая обводить пальцами медные монеты.

В руке его мелькал маслянисто-жёлтый блеск, одухотворённая ци изобиловала.

Сюаньминь не вполне разобрался:

— Шифу переписал?

— Много раз говорил, не называй меня шифу, — даже не подняв головы, ответил гоши, а после, сделав паузу, сказал: — Эту книгу переписал предыдущий Тундэн.

— Предыдущий?

— Должность гоши в действительности передаётся из поколения в поколение, для внешнего мира, однако, все — один человек, и монашеский титул[264], разумеется, остаётся неизменным, всегда — Тундэн; я третий, — гоши закончил речь, и снова прошло долгое время, прежде чем он произнёс: — В будущем и ты — тоже Тундэн.

Когда он говорил эти слова, выражение лица его так же было сокрыто в тени угла и казалось несколько мрачным и неясным.

Сюаньминь чуть остолбенел; пусть характер его не был горячим, но лет ему всё-таки было немного, а потому у него по-прежнему сохранялась любознательность:

— Тогда… какой изначальный монашеский титул?

Сразу он по привычке хотел назвать гоши шифу, однако вспомнил сказанное прежде и опустил это обращение.

Гоши равнодушно сказал:

— Цзухун, а быть может — иначе, уже забыл.

…

Он также вспомнил время, когда впервые назвался Тундэном; ему едва исполнилось девятнадцать, и лицо его всё ещё несло в себе остатки духа юности. Он тщательно наклеил на щёки маску из человеческой кожи, поверх надел звериную маску и повёл подобный полноводной реке длинный отряд к Тайшань.

С тех пор он всё чаще представал перед людьми как гоши, поскольку Цзухун начал при всём желании терять способность и был уже в летах.

Среди спутанных воспоминаний после он увидел разрозненные детали того, как полностью возглавил приказ Тайчан, и в значительной мере это ощущалось пылью прошлого[265], былым сном; если бы Цзухун не изменил решение, он, вероятно, провёл бы так всю нынешнюю жизнь до самого её конца.

Пускай гоши Цзухун никогда не желал, чтобы он называл его шифу, однако Сюаньминь, каким он был тогда, помнил доброту учителя, потому, когда Цзухун не торопился уйти в затворничество и к тому же захотел снова участвовать в делах приказа Тайчан, Сюаньминь совершенно не препятствовал.

В конце концов, он с самого начала не настаивал на должности гоши; в сравнении с шумом императорского двора ему больше нравилось уединённо жить в горах.

Поэтому, прозаведовав приказом Тайчан более десяти лет, он прямиком передал двор Тяньцзи обратно Цзухуну, а сам переселился в бамбуковый дом в горной впадине. Поскольку он родился с костьми будды, то и духовно был несколько сильнее, чем Цзухун, и с определёнными делами Цзухуну по-прежнему требовалась его помощь.

Таким образом, хотя жил в уединении в горах, он всё так же поддерживал с приказом Тайчан связь… вплоть до момента, когда Цзухун поручил ему предсказать пору небесной кары истинного дракона.

— Зачем предсказывать время кары? — хмурясь, спросил тогда Сюаньминь, когда, получив поручение и вернувшись во двор Тяньцзи, стоял на башне Вансин[266].

Цзухун, стоявший у круглого стола, переоделся, чтобы избежать подозрений, когда появится с Сюаньминем в одном месте; услышав, он лишь сказал спокойно: