Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Он несколько раз тяжело закашлялся среди чтения, и мелкая кровавая пена выступила в уголках рта — было видно, что ранен он очень серьёзно. Но красные точки на его лице, однако, всё так же взбирались к Мингуну, и завершение построения было в самой непосредственной близости.

Но после такого удара от Сюэ Сяня красные точки приостановились на мгновение, прежде чем стали заново карабкаться вверх, скорость их значительно замедлилась в сравнении с тем, что было до этого, похоже, вернувшись к исходному самому трудному положению.

Он кашлянул несколько раз, от начала и до конца неспособный закончить предложение из писания, и попросту открыл глаза. Неизвестно отчего, но даже в такой момент он, казалось, не пришёл в смятение и не растерялся, словно всё ещё имел трюк в запасе. Кто-то другой, быть может, сейчас промедлил бы и не стал нападать необдуманно, чтобы не позволить ему найти лазейку.

Но он столкнулся с Сюэ Сянем.

Цзухун поднял взгляд — и увидел, что под покровом чёрных туч стоит высокий мужчина в чёрных одеждах; у ног его всё ещё чуть мерцали остатки таинственных молний, над головой одна за другой зажигались вспышки с приглушённым громом, и отсветы делали его кожу чисто-белой, облик — отчётливым и красивым. Только всё тело его, однако, источало сумрачный и своевольный дух, вплоть до того, что даже поджатые уголки губ обнаруживали порочную ци.

Что самое важное — в глубине его чернильно-чёрных зрачков смутно проступала тень красного.

Это был признак помешательства.

Неважно, совершенствующийся смертный ли это или рождённый бессмертным, любой мог впасть в помешательство. Может быть, при обучении ступил на неверный путь, а может, забрёл по ошибке в ловушку построения, или принял неправильно чудесное снадобье, или же скопился, застоялся за долгое время гнев — требовалась лишь искра, и помешательство — не более чем дело мгновения.

Но какого бы рода ни был, если впадал в помешательство, любой становился чрезвычайно страшным, поскольку был совершенно неуправляем.

Вот почему едва Цзухун взглянул на него, как тотчас вновь был поражён всевозможными молниями. Среди острой боли от разрезанной плоти и оскоблённых костей Цзухун, хмуря брови, использовал внутреннюю и духовную силу, с трудом защитив важнейшие меридианы и сосуды в теле.

Человек в чёрном же, весь объятый искажённой ци, посреди грома и молний подошёл, ничуть не заботясь, к провалу, опустил взор, глядя сверху вниз, склонил вдруг голову набок, изогнул уголок губ в краткой улыбке и сказал:

— Слышал, ты и есть тот, кто вытащил мои драконьи кости?

Он смотрел какое-то время, затем попросту поднял подол одежд и полуприсел на корточки и, наблюдая взглядом исключительно холодным и безучастным, как обрушиваются гром и молнии, сказал безразлично:

— Я человек вполне совестливый. Если соединить все кости и косточки в твоём теле, не наберётся и на половину длины моей драконьей, но по доброте душевной я сочту тебя за равного. Раз уж ты наживую вытащил мои драконьи кости, тогда давай и я наживую вытащу твои…

Пока говорил, он легко — словно между делом — поднял руку; длинные и тонкие белые пальцы его были исключительно красивы и ничуть не походили на запятнанные кровью. Он разом согнул все пять пальцев, ухватив что-то на расстоянии, и с лишённым выражения лицом чуть потянул на себя.

Цзухун тут же застонал приглушённо, его сложенные вместе ладони дрогнули, и левой рукой он тотчас сжал запястье правой.

Он чувствовал, как человек в чёрном на расстоянии заживо достаёт кости его пальцев сквозь кожу и мясо. Ощущение, как разделяют кости и плоть, было мучительным настолько, что лишало желания жить.

И в этот миг Цзухун захотел испытать удачу. В момент, когда тяжесть с тысячу цзюней висела на волоске, человек в чёрном спас Сюаньминя — связь между ними определённо была не поверхностной. Его страдания, разумеется, не заботили человека в чёрном, но с Сюаньминем, однако, было иначе.

Никто не останется безразличен к мучениям своего спутника; пусть лишь заколеблется немного, самую малость…

Лишь даст ему единственную возможность…

Размышляя так, Цзухун сейчас же заговорил охрипшим голосом:

— Я и он связаны единой жизнью, я умру — и ему тоже едва ли выжить. Пока он жив — я не умру. Все муки плоти равно передаются и ему. Учитывая это, ты всё ещё хочешь убивать дальше?

На скале горы Цзянсун Сюаньминь крепко сжимал правую руку. В лице его не проступало ни тени выражения, и если бы Цзухун не знал сам, то совершенно не рассмотрел бы, что Сюаньминь сносит страшные мучения.

Для чего терпеть так?

Другие, возможно, не поняли бы, Цзухун же понимал как нельзя более чётко; характер Сюаньминя был ясен ему всегда, только шли они разными путями, вот и всё.

Причина, почему лицо его было невозмутимым, почему вовсе не проступало ни капли страдания, заключалась в том лишь, чтобы не потревожить месть человека в чёрном. Ненависть такая вещь — сводить счёты нужно непременно лично, посторонние не вправе вмешиваться или заменять.