Мемуары

Один из излюбленных его образов, как уже говорилось, образ театра. Сцена, подмостки, интрига, кулисы, ложи, зрители, театральная машинерия, персонажи комедии дель арте и комедии Мольера, танцевальные фигуры и оперные декорации — все это поминутно приходит на ум Рецу, [696]когда он повествует о бурных событиях XVII в. Некоторые сцены в книге прямо построены как театральное действие (таково, например, появление в парламенте испанского посла или принца де Конти, герцога де Лонгвиля и герцога Буйонского; или сцена у королевы в День Баррикад). Другой постоянный образ, восходящий к классической традиции, — образ государства как тела, как живого организма 6. Рец развивает метафору. Отсюда — болезнь тела государственного, его головы и прочих членов, отсюда — лекарства, которыми его пытаются лечить, а в их числе слабительное — испанский католикон, что, принимая во внимание отношения Франции с Испанией, открывает перед Рецем возможность дать волю иронии и словесной игре.

Так же использует Рец и слово «материал», обыгрывая его двойное значение: материал кроят, по нему вышивают узоры; часы с их пружинами и гирями, цветы народной любви, которые растят, поливают и т. д.

Рец отдает дань и столь любимым в XVII в. сентенциям, максимам. Они играют в его тексте ритмообразующую роль, завершая некоторые эпизоды, характеристики, пространные рассуждения кратким афористичным выводом. Таких сентенций в «Мемуарах» исследователь творчества Реца А. Бертьер насчитал 180 (а если добавить к ним и те, что неотделимы от контекста, их число достигнет 250) 7. Во Франции они даже изданы отдельной книгой 8

. Эти блестящие формулировки иногда не уступают прославленным «Максимам» Ларошфуко (кстати, одну из них — об умении скучать — Рец цитирует, что говорит о его знакомстве с ними).

К числу самых знаменитых страниц «Мемуаров» Реца относятся упомянутые уже портреты. Они сконцентрированы в той части книги, где Рец представляет своей собеседнице действующих лиц пьесы, которую ей предстоит увидеть. Здесь особенно проявились психологическая проницательность и изощренное стилистическое мастерство Реца. Портретные характеристики можно найти и на других страницах «Мемуаров» (например, сравнительные портреты кардиналов Мазарини и Ришельё). [697]В этих блестящих, часто построенных на антитезах, характеристиках Рец демонстрирует умение определить целую гамму оттенков того или иного человеческого свойства. Так, он знает не просто «ум», но и «смелость ума» и его «живость», «силу понятия», «здравый смысл», «основательность суждения», «мудрость», «сметливость», «сообразительность», «умственную скудость»; ум бывает изящный, изощренный, возвышенный, тяжелый и проч. Характеризуя слабодушие Месьё, Рец отмечает различные ступени, по которым Месьё должен был пройти, прежде чем на что-нибудь решиться: «От склонности было еще далеко до желания, от желания до решимости, от решимости до выбора средств, от выбора средств до применения их к делу».

Различными гранями поворачивается к нам смелость (бесстрашие, мужество, доблесть, отвага, решимость, предприимчивость, безрассудство). Причем Рец делает разницу между смелостью души, которую он уравнивает с доблестью, и смелостью ума, которую он называет решимостью. И конечно, знаток и любитель женщин, Рец красноречив в описании женской красоты и обаяния, все оттенки которых можно найти в характеристиках герцогини де Лонгвиль, мадемуазель де Шеврёз, герцогини Буйонской, герцогини де Монбазон, мадемуазель де Вандом и других дам.

Как переводить сегодня Реца на русский язык?

Первый и единственный напечатанный в России перевод Реца появился в конце XVIII в., то есть столетие спустя после того как «Мемуары» были написаны (он был сделан по далеко не полному тексту оригинала) 9.

«Слава Автора сего и глубочайшая моя к знаменитой особе Вашего сиятельства приверженность подают мне дух посвятить слабые труды мои Вам, сиятельнейший Граф. Недостатки оных велики, но благоволение Ваше свыше всего: надмеру награжден и щастлив буду, коль удостоятся оные благосклонного Вашего Сиятельства воззрения».

Так писал первый русский переводчик Реца, Никанор Облеухов, графу Платону Зубову, которому он посвятил свой труд 10.

Так что же, поддаться соблазну и воскресить вот эту русскую речь XVIII века, а может быть, даже углубиться в XVII век, чтобы вернуть Реца его времени? Опыты подобных «филологических» переводов на русский язык есть. Однако, не говоря уже о том, что русский язык допушкинского времени звучит для нас куда более архаично, чем язык современников Реца для сегодняшнего француза, такая чрезмерная [698]архаизация сделала бы текст достоянием узкого круга специалистов, умертвила бы его живое дыхание, ибо то, что так обаятельно в цитатах (вот почему я, не удержавшись, процитировала посвящение Облеухова графу Зубову), зачастую становится неудобочитаемым и немилосердно скучным на протяжении целого текста.