Мемуары Дьявола

Тем не менее Оливия нашла замену любовным переживаниям, почти всегда причиняющим в молодости, пока она длится, бесконечные страдания, но о которых всегда сожалеют потом, когда лучшие годы позади. Она компенсировала их привычкой к блестящему обществу, изысканным вкусом, мгновенной и смелой оценкой событий и людей, какой-то страстной привязанностью к обсуждению важных проблем человечества, обязанною той философии, которой Энциклопедия служит постоянной школой; и в кругу разнузданного волокитства, где любовников меняли как перчатки, – странным увлечением интеллектуальными забавами и остроумными беседами, умением пользоваться точным словом и в результате – репутацией необыкновенной женщины.

Не то чтобы Оливия, достигнув расцвета своей красоты, избежала власти пылкой и требующей своего природы, но, нужно заметить, она никогда не объединяла в одном и том же мужчине выбор разума и выбор сердца. Почти всегда она имела возлюбленного, чьим именем, положением или удачей могла гордиться, и в то же время еще одного, ничего подобного от него не требуя, но тщательно скрывая связь с ним. Она отдавалась обоим, но с той разницей, что первого она заставляла долго ждать своего благоволения, а второму уступала легко. Между любовниками было и еще одно существенное отличие – она принадлежала первому, а второй принадлежал ей.

Все юные годы Оливии прошли под знаком этого двойного распутства. Финансист приумножил капиталы за счет средств, врученных ему обществом двенадцати, и вскоре Оливия, быстро меняя расположение к князьям, послам и откупщикам, сколотила себе одно из скандальных состояний, позорящих общество, в котором это возможно.

Когда грянула революция, Оливия, находясь в Англии, крутила роман с одним лордом, который тратил на нее больше, чем позволяли доходы от его огромных владений. Она собралась было во Францию, спасать имущество от конфискации, но в это время волна эмиграции вынесла в Лондон всех ее парижских друзей. В этих новых обстоятельствах Оливия продемонстрировала свои лучшие качества: ум, доброту и благородство. Она сократила наполовину свою обычную свиту, лишь бы приютить у себя всех этих разоренных господ, причем никто не смог бы обвинить их в том, что они сели на шею княжеской содержанке; затем, еще больше сократив собственные расходы, она начала тайком помогать наиболее обнищавшим. У нее хватило такта и деликатности даже на то, чтобы согласно заведенному порядку требовать у них залога; и, сомневаясь в возврате своих подарков, она прилагала все возможные усилия, дабы заставить всех поверить, что она всего-навсего дает взаймы.

Меж тем любовники быстро, как и раньше, сменяли друга друга, но Оливия, по-прежнему тщательно выбирая явных возлюбленных, все ниже опускалась в отборе тайных; и, возможно, она погибла бы, окончательно запутавшись в пагубных привычках, если бы не вызванная лондонским климатом болезненная апатия, поставившая ее жизнь под нешуточную угрозу. Поскольку старания врачей оказались напрасны перед лицом черной меланхолии, которая практически истощила силы ее организма и уже затронула ее рассудок, то было решено, что Оливия, во избежание смертельной опасности, должна покинуть Туманный Альбион.

Друзья-эмигранты советовали ей ехать в Италию; впрочем, в этом совете преобладало своеобразное чувство зависти. Вынужденные оставить неотесанным выскочкам, изгнавшим их из Франции, свои состояния, высокие посты и Отчизну, они приходили в полное отчаяние при мысли, что эти кровавые выродки, как они их называли, узурпируют еще и их развлечения. И, конечно, они имели полное право для опасений, так как добродетель Оливии была еще более шаткой, чем устои древней монархии. Оливия не послушала своих приятелей: она хотела вновь увидеть Париж, Париж, отличный от того, что она когда-то знала, управляемый другими людьми, движимый совсем другими идеями и веселившийся на других празднествах, ибо я уже перешел к тому времени, когда в Люксембургском дворце заседала Директория.

Оливия без труда добилась своего исключения из списка эмигрантов, а остатки состояния, которые она не забыла захватить с собой из Англии, обеспечили ей благополучие, позволявшее ей по собственному разумению распоряжаться собой и ставить условия при заключении сделок.

Несмотря на то что ей было уже под тридцать, Оливия представляла собой образец красоты столь возвышенной и чистой, что вскоре самые титулованные щеголи наперебой ухаживали за ней; эта роскошная и радующая глаз женщина стала заметной фигурой как на мало что прикрывающих празднествах в Лоншане, так и на окутанных тайной балах в Опере и у Фраскати. И все-таки она не могла вернуть ни прежнего здоровья, ни былой раскованности и легкости мысли.