Мемуары непрожитой жизни

– Кто ж его не знал! Его знал весь дом. Твой папа был душой любой компании: и пел, и плясал. А какую пиццу вкусную готовил! До него мы и не знали, что такое пицца. Ну, иди, иди домой, деточка…

Бабка Нина тоже подкинула немного информации. Я пошла к ней в гости и завела разговор на интересующую меня тему.

– Мигель? Что это тебя заинтересовало? Золотой был человек, ангельского терпения. Один раз захожу к вам в комнату, когда еще в Горелово жили, ты не помнишь, а твои папаша с мамашей разругались. Гляжу, а все Мигелевы рубашки в ленточки изорваны. Но ничего, помирились. Милые бранятся – только тешатся.

– Расскажи еще, пожалуйста.

– А что рассказывать? Трудно было. Мигель стипендию получал, да мало. Днем учился, а по ночам вагоны со щебнем разгружал. Так и зарабатывал. Тебя очень любил.

Так по крупицам я собрала для себя образ отца, который был злостным алиментщиком, плясуном, поваром, нянькой, студентом и грузчиком.

Из всех сюрпризов сюрприз

В тот год я уехала в Горелово с легким сердцем. Вот уж где вообще ничего не менялось, так это в Горелово. Бабка Люся все так же хлопотала в доме и на огороде, наш Гореловский дом по-прежнему был большим и прохладным, а троюродный брат Женька играл с мальчишками в футбол в переулке. Вот только Юля Афанасьева и Таня Воронцова приехали на лето совсем взрослыми. У Юли – выкрашенная в белый цвет челка, у Тани – стрижка «паж», а я как всегда со своими тоненькими растрепанными косичками. Мы больше не играли в куклы, мы начали играть в «дурака» под музыку Виктора Цоя (у Юли завелся кассетный магнитофон). Еще у Юли была кассета группы «Ласковый май», но она предназначалась для бабушки, Евдокии Федоровны. «Это слушают только пай-девочки», – снисходительно объяснила мне Юля. Нет, я не хотела быть пай-девочкой, поэтому сразу отказалась от «Ласкового мая» и начала слушать Виктора Цоя.

Юля привезла много косметики и журналов. Мы решили устроить салон красоты и, накрасившись как в журнале, выйти на променад. Тут нужно отметить, что тогда в моде был макияж в стиле «geroin-girl», то есть темные тени от верхнего века и до самых бровей. Мы красились примерно таким образом (мне особенно нравились фиолетовые тени) и выходили гулять на улицу. Выглядели мы при этом нелепо все трое, но все-таки первой «красавицей» была я – в еще детском платье с рукавами-фонариками, с косичками на прямой пробор и до самых бровей нанесенными фиолетовыми тенями. При этом я начисто забыла все бабки Нинины рассказы про «болонок» и «дешевок». Юлина бабушка Евдокия Федоровна напрасно отговаривала нас от этих затей: мы красились так, пока не вымазали все тени. Бабка Люся и Танины домашние ничего об этом не знали, потому что перед отбытием домой мы с Таней смывали косметику.

Мама ко мне в то лето не приезжала. «Ну и пусть сидит со своим дядей Сережей», – выскакивали у меня обидные мысли. Но дело было не совсем в дяде Сереже: мама лежала на сохранении в роддоме Снегирёва. «Снегирёвка» специализируется на самых сложных беременностях, а мама была беременна двойней.

Когда мама, наконец, приехала ко мне, она еле передвигалась на совершенно отекших ногах. На нее было больно смотреть, и меня посетила мысль, что мама может умереть. Но она смеялась и рассказывала мне, что собирается родить сразу мальчика и девочку. Это называется «разнояйцевые близнецы». Я хотела предложить назвать их Машей и Сашей, но мама объяснила мне, что близнецов назовут Марина и Павел, в честь умерших родителей дяди Сережи.

Зюзя

Я пошла уже в седьмой класс. Моя подруга Лида Смирнова была очень организованным ребенком, она посещала практически все мыслимые и немыслимые музыкальные занятия в Ленинградском Дворце пионеров, поэтому после школы мы встречались редко. А переменки были такие короткие, что и подружить-то толком не успеешь.

В этом году у нас поменялась учительница русского языка и литературы. Теперь у нас этот предмет вела Васильковая Зинаида Ивановна, классный руководитель параллельного седьмого «А» класса. Вскоре мы узнали, что седьмой «А» за глаза называл ее запросто – Зюзя, и, так как всё дурное быстро распространяется, мы вскоре переняли это прозвище.

Зюзя была во всех отношениях классная дама: строгая по предмету и удивительно добрая в жизни. Прекрасно понимая, что наш район, мягко выражаясь, неблагополучный и половина класса вряд ли возьмет книги в руки, она читала нам на уроках выдержки из произведений школьной программы, выбирая самые интересные и выразительные моменты. Причем читала как настоящая актриса. Сначала нам было в диковинку такое чтение, и мы даже иногда посмеивались над ее слишком бурными интонациями. Но потом поняли, что так и должно быть, и тоже старались читать с выражением.