Мертвое море

А потом он заметил в мерцающем красном свете падающей ракеты других сгорбленных многоногих тварей, отползающих по паутине в клубящийся туман. Они прятались от света.

«Замешкаешься — и последуешь за Кушингом и Элизабет!» — завопил истеричный голос в голове Джорджа.

— Разворачивай! — крикнул Джордж Менхаусу.

Менхаус непонимающе на него уставился.

— Чего?

— Разворачивай, мать твою!

Менхаус подчинился, рванул рычаг и заложил крутой вираж, подняв высокую волну. Катер нырнул в туман. Джордж молился, чтобы они не сильно отклонились от курса. Перезарядив ракетницу, он прижал еще теплый ствол ко лбу и стал ждать, что случится дальше. Он старался не думать о том, что ему довелось увидеть: о паукообразных чудовищах, плетущих в тумане летающие сети, и о Кушинге, который меньше чем за минуту превратился в искупавшийся в кислоте скелет.

Они плыли все дальше и дальше.

Джордж посмотрел на компас. Стрелка двигалась.

31

Стрелка на счетчике Гейгера тоже пришла в движение. Она дрожала, падала, лениво ползла вверх. Гринберг устремил на нее взгляд и, несмотря на дикое напряжение, купался в эйфории. Наконец-то. Больше никаких игр с математическими уравнениями, спекуляций насчет капризов межпространственной физики, пряток в свинцовых убежищах. Не нужно больше отплевывать кровь и рвоту, наблюдая за тем, как волосы покидают череп из-за радиационного отравления.

Время пришло. Момент, которого он так долго ждал.

Тварь приближалась, и ни человек, ни природа, ни Бог не смогли бы остановить эту способную дышать шипящую мерзость, которая прогрызала время и пространство, словно личинка — кусок мяса.

«Не давай волю эмоциям и фантазии, — напутствовал себя Гринберг. — Не забывай, что ты наблюдатель и ученый. Не дрожи, когда будешь смотреть на эту тварь. Не показывай ей свой страх».

Хотя с последним наставлением он запоздал. Туманный Дьявол уже давно чувствовал страх Гринберга. Он неделями облизывал его мозг, вгрызался в мысли и высасывал соль его подсознания с нарастающей жадностью, тщательно обрабатывал и смаковал, снимал с его психики один сахарный слой за другим и теперь добрался до вкусной кремовой начинки — страха. Бессмысленного, безумного человеческого страха, деликатеса по мнению Туманного Дьявола. Тварь пометила Гринберга своим губительным дыханием, подсластила, позволила созреть, словно виноградной грозди, и пришла собрать урожай, съесть его разум.

«Тише, тише», — предупредил себя Гринберг.

Но успокоиться совсем не получалось, потому что счетчик Гейгера щелкал, аналоговый индикатор метался вверх-вниз, как сумасшедший, показывая уже триста импульсов в секунду, что значительно превышало безопасный уровень радиации. Гринберг наблюдал за стрелкой: пятьсот, семьсот, все выше и выше, теперь она вообще не падала. Щелчки перешли в сплошной треск, будто кто-то рядом включил старый радиоприемник. Аналоговый индикатор замер на месте, и Гринберг понял, что попал в поток трескучего роя заряженных субатомных частиц, которые прожигают его тело насквозь.

«Боже милостивый», — прошептал он.

Внезапно его охватил почти истеричный, суеверный ужас, нарастающий внутри облаком ядовитого газа.

«Туман… Господи Иисусе, туман, посмотри на туман…» — крутилась в голове мысль.

Туман поглотило пульсирующее свечение, наполнив его мерцающими контурами, и он начал взрываться, фонтанируя многоцветным блестящим потоком, что растекался, словно жидкая краска, капал, сочился и собирался в лужицы, — невозможные цвета, призмы и растущая темная воронка бездонной черной материи, ослепительно яркая, искаженные геометрические формы, живые многогранники, которых с каждым мгновением становилось все больше. Вместе с ними менялся и туман: то сжижался, то твердел, становился газообразным, а затем превращался в один сплошной гнойник, надувшийся пузырями.

Гринберг чувствовал где-то глубоко-глубоко внутри, как существо въедается в его голову, заполняет взбунтовавшийся разум вещами, неведомыми человеку, невидимыми, богохульными.

Его рука сжала шнур «грязной бомбы».

Он колебался: «Еще рано, еще рано, еще рано. Я должен его увидеть, я должен его увидеть. Да поможет мне Бог, но я должен… увидеть… этот… кошмар…»

Некоторые боги не предназначены для глаз смертных. А глаза Гринберга были нечистыми, оскверненными. Он чувствовал, как волна жара накатывает, чтобы выжечь их из глазниц. Мучительная боль пронзила мозг, из носа и ушей хлынула кровь, но Гринберг продолжал лихорадочно повторять, что увидит, увидит эту тварь, о боже, увидит и познает ее.