Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей

Впрочем, Дарвин не мог бы желать лучшей рекламы своей теории, несмотря на перехлесты и прямые ошибки, допущенные Писаревым. Он был кумиром читающей молодежи, усваивавшей из его полемических статей азы нового взгляда на мир. В начале 60-х гг. XIX в. русские гимназисты учились по учебнику Юлиана Симашко, из которого они могли узнать, что, хотя в мире происходят постоянные перемены (сезонные изменения, разрушение горных пород, опустынивание), все они как бы заложены в природе уже существующих явлений. Ничего по-настоящему нового не возникает, ведь «с окончанием творения прекратилось образование новых вещей»{155}. В предисловии к учебнику Симашко писал, что «весь физический мир управляется немногими простыми законами, что все разнообразие его явлений есть выражение всеблагой воли Божественного Миростроителя».

С точки зрения нигилизма и нигилистов все это – давно отжившие доктрины, архаичный и вредный хлам, одним словом – ничто.

⁂

Любое действие порождает противодействие. Русская словесность отреагировала на крайности нигилизма появлением нового жанра – антинигилистического романа. Он породил один шедевр мирового значения («Бесы» Ф. Достоевского), несколько крепко сделанных романов (Н. Лескова, А. Писемского), а также унылую череду конъюнктурных писаний, которые были быстро забыты. Авторы последних не скупились на штампы в отношении нигилистов: в бессмертную душу они не веруют, лягушек потрошат, устои семьи и общества не чтят, а девицы из нигилисток, страшно вымолвить, коротко стригутся и даже способны в мужской костюм обрядиться. Настоящего нигилиста можно узнать даже по обстановке, в которой он живет. В его комнате непременно есть «два человеческих скелета, карты с изображениями типов обезьян, анатомические рисунки и портреты Дарвина и Сеченова» (как писал некий Федор Ливанов). Впрочем, культ Дарвина со временем проник и в куда более респектабельные жилища, обитатели которых были далеки от всякой науки, но не могли позволить себе отстать от модных «веяний». Карандаш карикатуриста сохранил для нас память об этих «анонимных дарвинистах» последней четверти позапрошлого века (рис. 4.1).

Рис. 4.1. «Маленькая дарвинистка» (журнал «Живописное обозрение», № 13 за 1876 г.){156}. Подпись к рисунку гласила, что художник «как нельзя лучше подметил слабость некоторых молодых барынь рисоваться даже знанием дарвиновских идей. С этой целью сочинения Дарвина красуются иногда на видном месте в гостиной». Дочь передразнивает мать и оправдывается тем, что раз она «происходит от обезьяны», то имеет право обезьянничать

В общем, как писал в 1873 г. философ и критик Николай Страхов, книги Дарвина в России читаются не только учеными-биологами, но и «массой публики, людьми, питающими притязание на образованность и просвещение. ‹…› Нынешняя страсть к Дарвину, – заключал Страхов, – есть явление глубоко фальшивое, чрезвычайно уродливое»{157}. Это, конечно, оценка пристрастная и односторонняя. Но кому верить – Страхову или другому публицисту той эпохи, Константину Скальковскому, уверявшему своих читателей, что теорию Дарвина «теперь принимают почти все естествоиспытатели, кроме самых отсталых»{158}

?

Рассуждая логически, последнее слово в спорах о дарвинизме должны были сказать профессиональные ученые, способные оценить эволюционную теорию с точки зрения ее научной обоснованности. Но, как и в Западной Европе, далеко не все отечественные биологи приняли теорию Дарвина.

Среди крупных специалистов в России выделялась гигантская фигура Карла фон Бэра (1792–1876) – одного из самых авторитетных натуралистов своей эпохи, мирового светила (без всяких кавычек). Его непререкаемый авторитет основывался прежде всего на сделанном им в молодости замечательном открытии, известном как закон зародышевого сходства. Любой, кто хорошо учился в средней школе, должен помнить рисунок в учебнике биологии, на котором сопоставлялось зародышевое развитие нескольких видов позвоночных животных, относящихся к разным классам (например, рыбы, черепахи, курицы и человека). Рисунок ясно показывает, что на ранних стадиях развития их эмбрионы настолько похожи друг на друга, что определить, кто кем в будущем станет, сможет только очень грамотный специалист. Начиная с Дарвина, это удивительное сходство зародышей рассматривается как доказательство общности происхождения позвоночных, то есть как одно из доказательств эволюции. В 1828 г., когда молодой биолог фон Бэр опубликовал свое открытие, таких выводов он не сделал. Но и самого открытия было достаточно, чтобы закрепить за ним славу одного из «отцов» современной эмбриологии.