Месма

Она улыбнулась ему благодарной улыбкой, но лицо ее сразу же затуманилось. Женщина повернулась и направилась обратно ко входу в подвал.

Однако очарованный ее величественной красотой Прохор Михайлович уже не мог ее просто вот так отпустить.

— Подождите! — дрогнувшим голосом воскликнул он.

Женщина остановилась и полуобернулась. В ее взгляде угадывалось легкое удивление.

- Постойте… — уже тише сказал фотограф. — Не поймите меня превратно, однако… в общем, у меня дома есть хороший ломоть хлеба. Я купил его сегодня.

С удовольствием готов поделиться с вами.

Женщина явно смутилась и опустила свои большие темные глаза в землю. Прохор Михайлович ощутил, что его бросило в жар.

- Ну что вы такое говорите! — сказала незнакомка, вновь поднимая на него свой чарующий взор. — Поделиться… разве могу я объедать вас? Ничего, как-нибудь перебьемся. Не в первый и не в последний раз…

- Голубушка… ну что вы, как можно? — воскликнул Прохор Михайлович. — Слово-то какое ужасное: объедать! У меня достаточно хлеба, уверяю вас — мне вполне хватит! Короче, пойдемте…Да не стесняйтесь вы, ради Бога! Прошу, прошу за мной!

Он повернулся и направился обратно к арке, ведущей во внутренний двор. Сделав два-три шага, обернулся.

— Ну что же вы? Бросьте вы эти условности: кругом война, голод, не до всяких благоглупостей сейчас! Пожалуйста, пойдемте! Ну не выносить же мне хлеб вам сюда на улицу, в самом деле…

- Да как же я приду к вам домой, за хлебом… — еще больше смутилась красавица. — Что скажут ваши домочадцы…

- Да какие там домочадцы! Нет у меня там никого, я живу один, как перст…Идемте же!..Ну, я очень прошу вас…

Женщина благодарно улыбнулась и действительно пошла за ним. Со стороны было бы интересно наблюдать, как они пересекают засыпанный нестойким ноябрьским снегом внутренний двор: впереди суетливо семенящий Прохор Михайлович, а за ним — загадочная незнакомка в черном… почти на голову выше его, такая статная, величественная, красивая…

Прохор Михайлович поднялся на обледеневшее крыльцо, отпер дверь и распахнул ее. Сам повернулся к прекрасной гостье и протянул ей руку.

— Аккуратней, пожалуйста… здесь довольно-таки скользко.

Женщина приняла его руку с поистине королевским достоинством и величаво поднялась на крыльцо. Прохор Михайлович с сильно бьющимся сердцем пропустил гостью в маленькую прихожую. Закрыв тотчас дверь, чтобы не напускать холода, он хлопотливо принялся зажигать лучину.

— Электричества у нас пока нет, — бодрым голосом пояснил он, — свет дают только к ночи на три-четыре часа… Но мы и сами какой-никакой свет сделать можем!

Прихожая озарилась тусклым сиянием зажженной лучины, по стенам запрыгали темные тени. Женщина огляделась вокруг себя — с неподдельным интересом, но и без излишнего любопытства. Из прихожей, где стояло вдоль стен несколько стульев, открывался проход в маленькую комнатку, в которой виднелась тренога с водруженным на верхушку фотоаппаратом. Рядом расположеный другой дверной проем вел в соседнюю комнатушку, в которой при свете дня, проникающего через окно, был виден накрытый скатеркой стол и угол кровати, стоявшей под окном.

— Так у вас здесь фотоателье, да? — спросила красавица, окидывая взглядом маленькие и тесные помещения мастерской.

— Да, сударыня! — отозвался Прохор Михайлович. — У нас здесь фотоателье… Правда, клиентов сейчас немного, к сожалению, и причины вполне понятны. А вот до войны, бывало, отбою нет! Крутишься целый день, как белка в колесе… Ну, что поделаешь: всему приходит конец, и войне он тоже когда-нибудь настанет. И все вернется на круги своя…вот дожить бы только…

При этих словах женщина внимательно посмотрела на него, и Прохор Михайлович заметил, какие у нее глаза: темные, глубокие, словно бы поглощающие того, на кого устремлен их взгляд… Ему вдруг стало не по себе от этих ее завораживающих глаз, и он постарался переключиться на то дело, за которым вернулся домой.

Прохор Михайлович наклонился и достал из тумбочки хлеб, завернутый в чистую и мягкую тряпицу. Положив его на столешницу, быстро развернул, гордо показав гостье черную краюху, покрытую поблескивающей корочкой.

— Вот! — сказал он, протягивая ей кухонный нож. — Это настоящий хлеб. Отрезайте сами, сколько вам нужно.

— Что значит «сколько нужно»? — воскликнула женщина изумленно. — Покажите сами, пожалуйста… тогда я и отрежу!

— Нет, нет… голубушка, режьте, не стесняйтесь.

— Право, вы ставите меня в неловкое положение. Разве вы этого не понимаете?

— Послушайте… — Прохор Михайлович взглянул ей в глаза.

Он поймал себя на мысли, что она сейчас отрежет кусок хлеба и уйдет, и больше он ее, возможно, вообще не увидит. И ему сделалось так тоскливо, что сильно захотелось кричать…

Он даже слегка рассердился на нее за то, что ей было невдомек: он с радостью отдаст ей весь свой хлеб, лишь бы она побыла у него подольше! Или хотя бы еще как-нибудь зашла…