Месма

Осуждать за это Прохора Михайловича было нельзя. Как можно осуждать человека, замученного долгими лишениями, измордованного жизнью и пережившего голодные и холодные годы военной поры? Однако и читать эту галиматью Владу становилось все труднее. А когда она закончилась, начались пространные описания жизни города после 43 года, пронзительный рассказ о болезни автора, спровоцированной голодом, о том, что он выжил не иначе как чудом — это чудо Вакулин опять же приписывал Августе, из которой он постепенно создал себе настоящего Ангела-хранителя. И конечно, ни о какой могиле Августы речи здесь не было и быть не могло.

Влад терял терпение. Неужели опять ничего? И вдруг он остановился в недоумении — через несколько страниц записки неожиданно заканчивались!

Они обрывались на 45-ом годе, на описании ликования, царившего в городе по случаю Победы. Далее фотограф писал об отмене карточной системы, о тяжкой послевоенной жизни, о детях-беспризорниках, оставшихся сиротами… Это был уже конец 40-ых и начало 50-ых годов. Но как же так? Он отчетливо помнил, что записи фотографа изначально доходили до начала 60-ых годов: свой дневник Прохор Михайлович вел, по-видимому, до конца жизни, вплоть до того самого дня, пока мог еще держать в руке перо…

Влад непонимающе уставился на стопу исписанных страниц. Что еще за чертовщина? Он никогда не разделял записки, держал их в одном месте, и первый раз отделил часть их только сегодня, когда нелёгкая понесла его в музей…

Где же недостающие бумаги? Куда они могли деться? Влад даже зубами заскрипел от досады — ведь если Августа все-таки умерла в 59-ом году, то именно там, в записках за тот год должно было находиться упоминание о ее могиле! И они были у него, эти записки, а теперь исчезли! Что это могло означать? Их у него украли?

Он сорвался с места, выскочил в коридор и, кинувшись к столу дежурной, спросил весьма темпераментно — кто в его отсутствие входил в номер.

Но перепуганная его наскоком дежурная, недоумённо хлопая глазами, сообщила ему, что в номер заходила только дежурная горничная, которая делает это каждый день, когда убирает номера постояльцев в соответствии с графиком уборки.

Подозревать горничную в краже старых записей было, конечно же, верхом нелепости. Да и держал он бумаги в железном ящике — том самом, в котором их нашёл; ящик всегда убирал в платяной шкаф, где и находил его всякий раз нетронутым, и мог бы поклясться, что никто, кроме него, этим ящиком не интересовался. И тем не менее, часть записей исчезла…

Совершенно ошеломленный Влад вернулся в комнату.

Рассеянно пошарил по столу, заглянул в выдвижные ящики… Может, часть листов завалилась куда? Сунулся под стол, под прикроватную тумбочку, но нигде не обнаружил ни одного листика! И это было совершенно естественно — откуда им было там взяться?

«Кто же, черт побери, обшмонал мой номер? кто унес записки? Или кому-то нужно, чтобы я так и не нашел эту проклятую могилу?..» — подумал он в крайней досаде.

В полной растерянности молодой человек вновь присел к столу. Потеря части записей просто не укладывалась в голове. Кто мог их похитить и зачем? Он вспомнил даже о происшествии с травмой плотника, о чертовщине с лопнувшим зеркалом, исчезающих каплях крови и появлением последующей ночью жуткого привидения в его комнате… Вспомнил, что боялся потом оставаться один в номере, и провел остаток ночи в сквере перед гостиницей; но если даже этот призрак являлся объективной реальностью(может, не зря люди верят в их реальность на протяжении тысячелетий?), а не плодом его расстроенного воображения, можно ли было хоть на миг представить, чтобы привидение похитило бумаги?! такого Влад даже в самых отчаянных сказках-страшилках ни разу не встречал. Призраки не способны на такое по причине своей физической бесплотности.

Он даже подумал: а были ли эти записи изначально? Он ведь не проводил детальной ревизии ни записей фотографа, ни его фотоснимков. Ему помнилось только, что при беглом осмотре он определил, что Вакулин добрался в своих воспоминаниях аж до 61-го года… Мог ли Влад ошибиться? Наверное, мог… Почему бы и нет? Он всего лишь человек, к тому же не блещущий особой аккуратностью и собранностью, о чем ему не раз напоминали знающие его люди.

По крайней мере, это было самое простое, хоть и не слишком убедительное объяснение. Значит, записи, относящиеся к 59-му году, изначально отсутствовали?

Вопреки его памяти факты свидетельствовали в пользу именно этого вывода. Наверное, следовало именно его и принять.

Понемногу Влад успокаивался, всячески убеждая себя, что так оно и было. Напоследок он вздумал еще раз перелопатить имеющиеся в его распоряжении бумаги и убедиться, что недостающие листки не затесались случайно между других страниц довольно объёмистой рукописи. И когда он принялся увлеченно перетряхивать записки, внезапно из них выскочила невзрачная сероватая бумажка, которая плавно соскользнула с поверхности стола и медленно спланировала прямиком под стол, где и улеглась на паркетном полу.