Месма

В общем, можно было сказать, что если другие арестанты подвергались избиениям и получали годы лагерей по куда более ничтожным поводам, то Вакулин в сравнении с ними отделался всего лишь легким испугом. Складывалась странная ситуация — если допрос принимал опасный для Прохора Михайловича оборот, то непременно случалось какое-нибудь с виду мелкое событие, после которого следователь плавно отходил от опасной темы. Как будто кто-то невидимый, но могущественный, тщательно оберегал его, уверенно и неуклонно ведя дело к развалу. Но кто? Ведь никаких покровителей в органах вполне заурядный фотомастер никогда не имел… Заступаться за него было элементарно некому.

А финалом всего этого невероятно странного следствия и явилось ошеломившее его нежданное освобождение, в которое он всё никак не мог поверить. И то, что он сейчас сидел в своей квартире и своей фотомастерской, казалось ему каким-то фантастическим сном. Его освобождение никак не вписывалось в правила той логики, которой придерживались нынешние власти.

Прохор Михайлович бросил взгляд на закрытую дверь, выходящую на подвальную лестницу. Из нее раньше появлялась Августа… появлялась то как демон — жестокий, лицемерный и кровожадный, а то как настоящий ангел-спаситель.

Но сейчас дверь была заперта и опечатана. И теперь в подвале под фотоателье никто не жил. Это и неудивительно: кто же поселится в помещении, где совсем недавно две людоедки резали людей, как баранов, и готовили из них пирожки да котлеты? Дверь была плотно заперта, и через нее с лестницы не доносилось ни звука.

Ну что же… А ведь Прохор сумел-таки сделать то, что считал себя обязанным сделать: остановил запущенную Августой машину смерти, работающую с постоянством вечного двигателя! Он сделал это! только вот какой ценой…

Легче на душе почему-то не становилось.

Прохор Михайлович резко поднялся с места и направился к фотокомнате. Открыл выдвижной ящик и вытащил из сдвоенного дна фотографию. Молча принялся разглядывать ее — в который уже раз.

Вот с чего начались чудеса! первое и самое поразительное чудо состояло в том, что нагрянувшие к нему сотрудники органов так и не смогли отыскать главную улику — вот эту самую фотографию Августы, державшей в руках длинный нож и мертвую голову Гущина! А между тем одна только эта фотография моментально подвела бы его под расстрел. И никакие чудеса бы тогда не помогли…

Но они эту фотографию так и не нашли, хотя, несомненно, в своем деле были специалистами и всё в доме перевернули вверх дном. Не нашли! как же такое могло случиться? Кто или что спасло Прохора от неминуемой гибели?

Вакулин долго-долго смотрел в лицо Августы на снимке, в ее бездонные темные глаза… Сейчас ему показалось вдруг, будто она чуть заметно усмехается, взирая на него с фотографии. Сейчас ее взгляд словно говорил безмолвно:

«Как же ты все-таки глуп, мой бедный Прохор! Ты так и не понимаешь, почему остался живым и вернулся домой? Разве я не говорила тебе…»

Прохору Михайловичу сделалось как-то не по себе, и он с усилием отвёл взгляд от пронизывающих глаз Августы. И в тот же миг вспомнил те слова, которые не раз обращала к нему Августа в их личных разговорах:

«Ты — мой, Прохор! Весь, с потрохами, мой. Ты принадлежишь только мне. Ты живешь, пока я это допускаю, и только я буду решать, когда и как ты умрешь…

Ты мне еще нужен, Прохор, а значит, ничего с тобой не может случиться помимо моей воли…»

При этом она улыбалась ему этакой потаённой, зловеще-сладострастной улыбкой, и Прохора мгновенно охватывала оторопь, и одновременно — некий глубинный восторг, взращенный на остром чувстве первобытного страха; он пугался и опускал глаза, страстно осознавая простую истину: да, он принадлежит ей, и безропотно выполнит всё, что она ему повелит. Вот только никогда ему в голову не приходило, что эти слова Августы могут иметь отнюдь не образное, а буквальное значение. А вдруг это были не просто слова? А своего рода — заклятие? Что, собственно, знал он об Августе и об ее оккультных способностях? О себе она рассказывала ему крайне мало, а расспрашивать ее он никогда не решался.

Потом Прохор Михайлович перевёл взгляд с величественно-прекрасного лица Августы на мёртвое застывшее лицо ее жертвы. На челе убитого Гущина замерло выражение невыразимой муки, а опущенные веки и спутанные на лбу волосы создавали у зрителя впечатление смиренной скорби — воинствующий дух, присущий живому Гущину, на его бледно-неподвижном лице отсутствовал напрочь. Снимок был прекрасного качества, и длинные порезы, оставленные ножом Августы на мёртвом лике жертвы, были хорошо видны…