Между Христом и Антихристом. «Поклонение волхвов» Иеронима Босха

New York. The Metropolitan Museum of Art. № 1983.490

Рис. 80. Часослов. Нидерланды, ок. 1420 г.

London. British Library. Ms. Add. 50005. Fol. 22v

На «Рождестве», написанном в 1380-х гг. болонским мастером Симоне ди Филиппо, известным как Симоне деи Крочифисси, Мария держит на коленях новорожденного Иисуса. Ее муж Иосиф дремлет, вол (за спиной у Марии) спокойно стоит в загоне, а осел (за спиной у Иосифа) истошно ревет[243]. На алтарной панели с тем же сюжетом, созданной в Швабии около 1500 г., Мария и Иосиф, опустившись на колени, поклоняются своему сыну. Вол тоже на него смотрит, а осел, отвернувшись в противоположную сторону, вопит, глядя в окно[244]. На «Рождестве», которое около 1507–1510 гг. написал Мастер из Пулькау (на его счету был алтарный образ с изображением иудеев, оскверняющих гостию), вол почтительно ложится перед младенцем, а осел поворачивается к нему задом и орет, широко раскрыв пасть (рис. 81)[245]

. А на еще одном «Поклонении волхвов» (ок. 1470 г.) из Швабии осел и вол стоят в хлеву, устроенном на руинах дворца Давида. Осел опустил голову так, что ее не видно (торчат только уши), а вол, напротив, поднял морду и вопит[246].

Рис. 81. Мастер из Пулькау. Рождество. Австрия или Бавария, ок. 1507–1510 гг.

Art Institute of Chicago. № 1933.799

В XV в. северные мастера, стремясь приблизить сакральное к опыту зрителя, вводили в библейские или житийные сцены множество бытовых деталей. В некоторые из них была заложена богословская символика, в другие – нет. И они требовались только для того, чтобы придать сцене большее правдоподобие и эмоциональную силу. Однако Рождество – все же слишком важный сюжет, чтобы просто так отклоняться от иконографических схем, освященных традицией, и разбавлять торжественность сцены фигурой осла-крикуна.

Как уже было сказано, одна из главных линий разлома, о которых на протяжении столетий размышляли богословы, проходила между язычниками, которые приняли Христа, и иудеями, которые его отвергли. В их противопоставлении свою роль сыграли и вол с ослом. Еще Августин в проповеди на Богоявление утверждал, что осел как длинноухое животное олицетворяет язычников. В лице волхвов они приняли благую весть и признали Христа мессией, ведь сказано: «По одному слуху о мне повинуются мне; иноплеменники ласкательствуют предо мною» (Пс. 17:45). Напротив, рогатый вол означает иудеев, поскольку они уготовили ему рога – распятие на кресте[247].

Однако существовала и противоположная трактовка, в которой олицетворением еврейского неверия стал осел. Так, Петр Достопочтенный, аббат Клюни, известный непримиримым отношением к иноверцам, в трактате «Против укоренившегося упрямства иудеев» (1144–1147) утверждал, что, отказываясь признать истину христианского откровения, они показали свое неразумие. Разум отличает человека от животного, но человек разумный не может отрицать очевидное. Аргументы, доказывающие, что Иисус – это и есть мессия, обещанный их пророками, неопровержимы. А значит, отмахиваясь от них, иудеи мало чем отличаются от скотов и от глупейших из них – ослов. «Ведь осел слышит, но не понимает, так и иудей слышит, но не понимает»[248]

.

Конечно, во многих сюжетах, связанных с жизнью Христа, это животное играло весьма почтенную роль. Оседлав ослицу, Святое семейство отправилось в Египет, чтобы спастись от преследований царя Ирода. На другой ослице 33-летний Иисус въехал в Иерусалим, где ему было суждено претерпеть муки и быть распятым[249]. Во многих церквях и монастырях на исходе Средневековья хранили деревянные статуи, изображавшие Христа, сидящего на ослице. Эти фигуры, выполненные (почти) в натуральную величину, были установлены на платформе с колесиками. В Вербное (в католической традиции – Пальмовое) воскресенье, за неделю до Пасхи, их выкатывали из ризницы и везли во главе торжественной процессии, напоминавшей о Входе Господнем в Иерусалим[250]. В Средние века возникла легенда о том, что ослица, на которой Спаситель въехал в город, после его распятия на греческом корабле отправилась в Италию и, достигнув преклонных лет, умерла в Вероне. Там в Средние века вокруг нее возник местный культ[251].

Тем не менее у «обычных» ослов была незавидная репутация. В позднесредневековой иконографии, проповедях, фарсах, да и в обиходной речи они чаще всего олицетворяли тупость, упрямство, лень, невежество и похоть[252]. И не стоит забывать о том, что на колпаки шутов пришивали «уши», похожие на ослиные[253].