Между нами только ночь

Полный зал народу, шум, всеобщее волнение, прозвучал Гонг (Золотой), министр печати приветствует победителей фестиваля, и начинается вручение каких-то безумно дорогостоящих премий, типа ключей от новой квартиры в центре Москвы или автомобиль “Вольво”.

И чем дальше, тем всё более испытующе глядела на меня Лена, в конце концов, она не выдержала и спросила:

– А если тебе подарят квартиру?

– Продам, – я ответила, – а деньги разделим пополам.

Лена успокаивается, но через некоторое время буквально сам собой напрашивается вопрос:

– А если машину?

– Мы сядем с тобой и поедем, куда глаза глядят.

– А стиральную машину?..

– То я открою прачечную при вашем благотворительном фонде!

Всё это вручали модные фирмы известным телеведущим, директорам и продюсерам каналов. Отменные подарки получили обозреватели популярных журналов и газет… Выдающимся журналистам с Камчатки и Сахалина преподнесли специальный приз – “Золотое Перо” из чистого золота.

Профессор Засурский говорил им ласковые слова, лауреаты держали ответные речи, их крупным планом показывали по телевизору, потом камеры унесли, юпитеры погасли, Засурский куда-то пропал, зал постепенно обезлюдел, пока из публики в огромном зале не осталось два человека – это были мы с Леной Янг.

Верхние лампы выключили, чтобы не расходовать лишнюю электроэнергию, свет настолько померк, что мы даже забеспокоились, как бы его вообще не погасили. И тут на сцену вышла очень нарядная старенькая женщина.

– Вгучается, – она сильно картавила, но была очень приветливая, обаятельная, и, так вот грассируя, эта бабушка произнесла, что их Обществом защиты инвалидов для Марины Москвиной за фильм “Красная лошадка” припасен специальный приз зрительских симпатий – три дощечки с узором, вырезанным инвалидами по дереву, кстати, эти дощечки можно использовать как разделочные доски.

Я встала и в полной тишине поднялась на сцену. Бабушка протянула мне дощечки. Я приняла их с благодарностью, приблизилась к микрофону и сказала единственному зрителю в огромном зале:

– Лена! Друг! Договор остается в силе: две дощечки – твои.

…Когда мы выбрались в фойе, с фуршетом было покончено. Лена взяла машину, в подобном платье вечернем с декольте она просто невообразимо смотрелась бы в метро. А я с “бабочкой”, в жилете, в одной руке – лошадка, в другой – дощечка – нормально, в самый раз.

– …И пишет он письмо своей Доре, – говорил мне Лёня, когда мы спускались с вершины холма Монмартр. – “Твою лошадь купили, делай еще”. “Что? – скажет она, получив это письмо. – Мою лошадь купили?!! За мою лошадь заплатили месячную зарплату в Сенегале?!! Русские купили? Из Москвы??? С ума, – скажет, – сойти! Мир, конечно, странный!!!” И сделает еще три или четыре. Но они уже такие не будут.

– Такая лошадь, – говорил художник Лёня Тишков, проходя мимо мельницы-трактира, где его друг и брат Тулуз-Лотрек залпом осушил не одну миску глинтвейна с корицей, – такая лошадь, – сказал он мне, – чтоб ты знала, такая дурацкая красная лошадь – может быть только одна единственная.

6. Город влюбленных

Однажды в окраинных ташкентских трущобах волнистый попугай Язон вытянул для меня свернутый в трубочку билет, там было накарябано детским почерком лиловыми чернилами:

“Тибе будет долгая дорога без престанища”.

И вот я бодро шагаю по этой своей дороге – в гости на обед к нашей давней подруге Клоди Файен. Я иду к ней пешком, и что меня поражает: в парижской толпе очень много рыжих и конопатых. Ей-богу, я даже черного видела конопатого. Очень много носатых, лысых, косых, хромых, много старых бродяг под мостом ночует – в коробках спят, и при этом чувствуют себя красавцами. Хотя большинство, я заметила, только делают вид, что они красавцы. Вон старушка – цок-цок на высоких каблуках, опираясь на зонтик, в буклях, с сумочкой, всю ее перекосило, а она и в ус не дует. …И что это за мужчина в короткой юбке с накрашенными губами, я так и не поняла?

Многие ходят очень пахучие, курят трубки, да еще с таким выражением лица, буквально каждому хочется вслед обернуться!

Общий стиль немного летящий – может, благодаря тому, что у всех тут хорошие ботинки, крепкие, ноские, на толстой подошве, высокие, со шнурками – на черную старость всегда я мечтала иметь такую обувь.

День довольно пасмурный, явно подул норд-ост. Пахло водой, подстриженной травой, листья с шуршаньем гнал под ногами ветер, издалека доносилась песенка шарманщика. В саду Тюильри у каштана фотографировали девушку-модель.

– Замерзла, бедняга, нос-то синий, – вздохнул Тишков. – Ей надо туфли поменять, серые сюда нельзя, надо темно-коричневые.

Я хотела купить ему шарф, но Лёня категорически отказался.

– Шарф и зонт, – сказал он, – у нас на Урале считается страшным пижонством.

Купили шампанское “брют” для Клоди.