Между нами только ночь

И всякий раз, когда я забегала к ней с батоном по тринадцать и половинкой черного, мой путь лежал мимо цирковой типографии. Оттуда вечно пахло типографской краской, этот запах сочился буквально изо всех щелей. Я там не была с тех пор, как не стало тетки Анны, поэтому не представляю: цирковая типография – и вдруг разрушена.

…Он встал на кучу мусора – и шагнул в черный проем окна, как в черный квадрат Малевича. Грязь непроходимая, кирпич, битое стекло, везде пылища, смоляной запах типографской краски, который не выветришь никакими силами – даже спустя тысячу лет, если наша планета станет чистым полем, всё равно можно будет определить, где стояла типография. И посреди тьмы-тьмущей сора – горы бумаг! Видно, дом пустили на слом, всё бросили, а там навалом добра. Над головой у него выступали тяжелые балки, под ногами лежали такие корявые доски, что легко вообразить себя в кубрике старого китобойного баркаса из “Моби Дика”, тем более надвигалась промозглая осенняя ночь, заякоренный, с пробоинами ковчег сотрясался от ударов ветра…

Зато в углу в полнейшем беспорядке были обнаружены бесценные сокровища – оригиналы и подписные копии цирковых афиш еще с тех времен, когда цирк сознавал свое величие, о новых номерах и представлениях торжественно оповещали публику, большие художники рисовали только для цирка, стараясь изобразить артистов в их блеске и славе. И эта типография почти сто лет служила своему божеству, скрипя колесами старого печатного станка, множа гимнастов, фокусников и клоунов.

При бледном свете луны Саша провел инвентаризацию “сокровищ” и в два часа ночи приволок домой спасенные эскизы, афиши, плакаты, вклейки из книг, посвященных истории цирка.

Как его не задержали милиционеры, когда он тащил огромные рулоны бумаг, вышагивая ночью по безлюдной Москве, отбрасывая под редкими фонарями длинную тень ботаника Паганеля, нагруженного географическими картами!

Дома, наскоро перекусив, Заволокин принялся разворачивать отсыревшие афиши, показывать жене Саше, обзвонившей всех и вся в поисках пропавшего мужа.

– Сплошь подлинники! – восхищенно объяснял ей Заволокин, грязный как черт, – мировое достояние!

Филип Астлей, английский солдат-кавалерист, основатель первого в мире цирка. Портрет вздыбившейся лошади и красавца наездника художник заключил в огромную подкову. На обороте полустертое: London, 1770.

Афиши цирка Медрано. Сам звездный клоун Грок в разводах серебристых, словно по нему ползали виноградные улитки, глядел со старенького плакатика 1904 года, нарисованный прилежными цирковыми художницами Вэск. Артист Али, выступавший в 1916 году в русских цирках, был изображен в виде человека-фонтана – у него изо рта била струя воды с живыми лягушками!

Бородатая женщина в прозрачном одеянии, паяц Фортинелли, шуты, фигляры, арлекины, Люсьен Годар – легендарные цирковые, которые всерьез тешили себя надеждой, что эти афиши когда-нибудь пожалуют им бессмертие.

Полуоборотом к зрителю в резном кресле задумчиво сидел иллюзионист во фраке с зачесанными назад волосами. Он курил трубку, и в сизом дыму отчетливо вырисовывались очертания женщины с крыльями бабочки павлиний глаз. На ухо чародею услужливо нашептывал что-то пунцовый демон. Возможно, это была афиша Вольфа Мессинга, который, как гласит наше семейное предание, в шестидесятых годах прошлого века заказал себе антрацитовый шерстяной костюм в спецателье ГУМа у моей родной двоюродной тетки Инны Сыромятниковой.

Во время славных родственных застолий, за чаркой самодельной смородиновой наливки она всякий раз подробно вспоминала, как Вольф Мессинг пришел на примерку, а наша Инесса ему и говорит: “Вольф Григорьевич, помогите расследованию, откройте тайну, кто украл куртку с манекена?”

– Мессинг вышел из примерочной, – рассказывала она, упиваясь неослабевающим вниманием слушателей, – помолчал, глядя не мигая на голый манекен. А он же телепат! И сказал: закройщик Яблочкин! Тут-то Яблочкин во всём и повинился. Мы тогда за раскрытие преступления подарили Мессингу нейлоновую рубашку, кстати, большую редкость по тем временам…

А самый красивый плакат был вот какой: парижский “белый” клоун Футтит, облаченный в костюм гренадера наполеоновской гвардии, в бескрайней русской степи. Сверху на него падают клочки бумаги, как хлопья снега, и он такой длинный, худой, одинокий – посреди этой белой кутерьмы, бумага кружится, летит…

Такая же вьюга мела поздним вечером февральским, когда Заволокин шел Верхней Масловкой. Вдруг, словно белая сова из дупла, перед носом у него прошелестел лист бумаги. Метель подхватила, закружила его над головой. И Заволокин за ним побежал. А там что-то нарисовано!