Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни

Сколь бы идиллической ни казалась жизнь этих созданий, не следует обманываться самоотверженностью их поведения. В действительности оно имеет под собой самые что ни на есть прагматические резоны. Дело в том, что доминирующие тимелии утверждают свой социальный статус и силу через демонстрацию способности добывать пищу и делиться ей с теми, кто стоит ниже. Компетентность, изобилие, к которому они имеют доступ, щедрость и – как следствие – полезность для сообщества являются зримым обоснованием их высокого положения в иерархии. Когда кто-то пробует предложить высокопоставленной тимелии угощение, птица приходит в возмущение совсем не из оскорбленного великодушия. Подобная любезность совсем не невинна и является в некотором роде жестом вызова, оспариванием ее положения и претензией на статус доминирующего дарителя. Аналогично, идущая между птицами конкуренция за роль часового объясняется ее престижем и высокой статусной ценностью. Лишь самые сильные, ловкие, уверенные в себе и живучие особи могут позволить себе подвергать жизнь значительным рискам – готовность на это есть демонстрация их превосходства. Целеустремлённые тимелии, впрочем, охотно платят цену за социальное положение, ведь оно дает им практически неограниченные возможности для продолжения потомства.

Дикая природа полна примеров подобной «самоотверженности», и в каждом случае у нее обнаруживается сугубо прагматическая мотивационная основа. Вид homo sapiens не является здесь исключением по той простой причине, что неэгоистичный поступок представляется абсолютно невозможным в силу неотъемлемых свойств любой существующей и только лишь возможной нервной системы – как человеческой, так и нечеловеческой. Всякое целенаправленное действие требует, чтобы присутствующая в нас система ценностных координат (как сугубо биологическая, сформированная эволюцией, так и социокультурная) вынесла прежде суждение, что совершение этого действия предпочтительно в сравнении с отказом от его совершения. Цель и ориентация на нее необходимым образом предполагают ценностную систему, в рамках которой данная цель предстает желанной и значимой. Поскольку же ценностная система пребывает внутри существа, есть его

ценностная система, то любая деятельность является ее воплощением. Она, следовательно, всегда есть реализация нашего видения, ценностей и интересов, нашего «Я», нашего ego.

Два величайших и до сих пор не превзойденных знатока человеческой души – Ницше и Достоевский – отдавали себе в том ясный отчет. В «Подростке», одном из его пяти великих романов, Федор Михайлович вкладывает в уста одному из персонажей следующие довольно циничные, но, в сущности, справедливые слова, которые повторяются на разные лады и в других произведениях:

«По-моему, человек создан с физическою невозможностью любить своего ближнего. Тут какая-то ошибка в словах с самого начала, и “любовь к человечеству” надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал в душе своей (другими словами, себя самого создал и к себе самому любовь) и которого, поэтому, никогда и не будет на самом деле».

Здесь мы имеем дело с художественной формулировкой происхождения деятельности из индивидуальной системы ценностей, и выбранная писателем характеристика «физическая невозможность» является поразительно точной. Невозможность любить и ценить нечто, что не было бы изначально нами самими, является «физической» в самом что ни на есть прямом смысле слова. Пылкая любовь к человечеству как высшее воплощение альтруизма и деятельное, самоотреченное служение нашим ближним есть любовь к своему собственному пониманию блага, к своему представлению о ценном, к своей идее. Правда такова, что в конечном счете это любовь к самому себе, и альтруизм есть лишь тонкая и обманчивая форма эгоизма.

Положим, самоотверженные поступки никогда не бывают вполне таковыми в действительности. Но какова же тогда их подлинная мотивационная основа, какие резоны стоят за ними? Для ответа на этот вопрос необходимо отдать дань уважения второму первопроходцу на пути понимания глубинной психологии личности. Ницше в «По ту сторону добра и зла» пишет: «…Кто действительно принес жертву, тот знает, что он хотел за это получить нечто и получил, – быть может, нечто от себя самого за нечто свое же, – что он отдал здесь, чтобы получить больше там, быть может, чтобы вообще быть больше или хоть чувствовать себя “бо́льшим”».