Междуморье

А чуточку дальше Хельсинки начали ассоциироваться у меня уже не с Берлином, а с Триестом. В фонтане воду извергали тюлени. А еще чуточку дальше – уже с Россией. Перед собором на пьедестале стоял Александр II, и никто здесь ни собор не рушил, как в Польше, ни даже Александра не свергал. И это никак не мешало национальной гордости. В принципе, вся эта площадь, вместе с окружающими ее зданиями, выглядела, словно скансен России, а вот все окружающее – выглядело уже совершенно иначе. Может быть потому финны и могли с такой снисходительностью относиться к российским памяткам. Потому что знали: они другая страна и отличающийся от других народ. И что если только смогут идти в свою сторону – пойдут. И это по-настоящему будет иная сторона. Поляки с украинцами предпочитают не рисковать. Поляки после 1918 года русского убрали сколько могли. Имеются такие, которые желали бы вырвать с корнем и советский Дворец Культуры, но, боюсь, это свидетельствует о своеобразном бессилии. Украинцы со всем желанием вырвали бы из себя Россию со всеми корнями, вот только не очень-то известно, как можно вырывать себя – из себя. Потому что Россия формально сплавилась с Украиной в рамках советского проекта, как Англия с Шотландией или Чехия со Словакией. И теперь трудно себе представить, как все это рушить. И что ркшить? Что выбрасывать? Украинцы на Донбасе сражаются с русскими, пользуясь русским военным оснащением, ездят на русских автомобилях, смотрят российские фильмы и слушают русскую музыку.

Хельсинки был турбо-Таллинном. А Таллинн, сам видел, хотел бы быть таким, как Хельсинки, нужно было только чуточку подрасти. И все в рамках этого маленького, северного средиземноморья, на правом конце которого располагался еще и Петербург, куда я ехал.

Подошел поезд на Рованиеми, и я с болью в сердце сдержался перед тем, чтобы в последний момент не вскочить в вагон. На сити-лайтах висели плакаты выставки Toma of Finland со всей геевской эстетикой: огромными пенисами, усами а-ля Фредди Меркюри и кожаным оснащением в стиле Роба Хэлфорда из Judas Priest, которому, в свою очередь, подражали поколения крепко подчеркивающих свою гетеросексуальность "металлургов" в кожаных куртках, шипах и цепях – тому самому Робу Хэлфорду, который под конец карьеры публично заявил, что он – гей. Никто под этими плакатами не лежал Рейтаном[179] и не пел религиозных песен, никто не забрызгивал его краской, равно как и не клеил листков, на которых характерным шрифтом не было написано: "Господи Иисусе, помоги, чтобы эти грешащие не грешили больше, и привей в душу их скромность".

На автовокзале стояли приезжие русские гопники и учили финских девиц нести маты. То есть, ругаться по-русски. Девицы были явно увлечены. Наверное, смуглостью, гибкостью и тестостероном этих гопников, их покачиванием и обманчивостью, какой-то висящей в воздухе опасностью. Точно так же для них были бы хороши воины-масаи, латиноамериканские революционеры или террористы из ИГИЛ. Совершенно другой мир, наполненный опасностями и экзотикой.

Автобус на Петербург выезжал из подземного уровня вокзала. Мест не было. То есть, водитель говорил, что мест нет, а в связи с этим нет и билетов. То есть, - продолжал он, хотя уже и так все было ясно, - места имеются, вот только билетов нет, но… есть варианты. Я сунул ему банкноты, забросил рюкзак в багажник и уселся.

Сразу же было видно, что эстонцы копируют из Финляндии, от формы стрелок на дорожных указателях, до стиля остекления балконов. Под "Кафе Финляндия", где-то на полпути между Хельсинки и российской границей, стояли говнюки рядом со спортивными мотоциклами и в громадных шлемах.

Россия

Орел, наклеенный на стекло в будке пограничников, был вроде как бы и царский, вроде как имперский – двухголовый, и все же какой-то дешевый. Похоже, невозможно пройти через СССР, а потом безнаказанно вернуться к этой эстетике.

Но какая-то большая эстетика здесь должна была иметься. И что тут поделать. Что ни говори, я въезжал в страну, к которой, например, Польша не желает относиться достаточно серьезно, и которую несколько презирает, но ведь это именно они строили города от Финляндии до Владивостока, и от Мурманска до Тбилиси. Они полетели в космос. Бросили вызов мировому центру. А точнее, время от времени бросали и, время от времени, получали отлуп, зато у них, по крайней мере, имелся размах. Мы пытаемся в этот центр то войти, то присоседиться, что является не таким уже и плохим замыслом, но когда мы уже почти что там, то с нами случается приступ паранойи, что хотелось бы иметь собственный центр, и тогда – отбрасывая здравый рассудок и не имея уже сил на намерения – с нами случаются приступы мании величия, которые, как правило, паршиво кончаются. Так что и хочется, и колется.