Междуморье

А поляки за ним идут, поскольку поза, которую он сам принимает, поза, в которую воплощается – поза предвоенного интеллигента, с речью из иных времен, с головой, застрявшей в иной эпохе – их убеждает. Ибо ведет их наполовину дух, наполовину человек, представитель иной Польши, который, возможно, и не знает, сколько стоят огурцы в овощном магазине на углу, а за покупки платит свеженькой двухсотенной купюрой, но тем и лучше, поскольку он не касается этой облядовавшейся земли. Потому что он выводит народ из Польши, дома рабства, серости, безнадеги и пост-коммууны – в иную Польшу, в ту самую, в которой существует его собственная душа. В Польшу Обетованную.

Да, это и есть чистейшей воды Лихень. Это и есть творение лихеньской Польши. Китчеватой и дешевой, как лихеньская Голгофа, но являющейся чем-то вроде реализации польского наипервейшего инстинкта.

Лихень – это детская польская мечта, Польша писанная, красивая словно междувоенный офицер, идеализированная как Иисус на религиозной картинке. Польша независимая и мифическая. Но вместе с тем и варварская. Китчеватая, сведенная к парадам, к демонстрации силы, к похвальбе собственной силой. Глуповатая, детская, варварская, недозрелая. Нет, нет, нельзя ее презирать, поскольку это же мы, наше подсознание. Но следовало быть ответственным, это детское, капризное топанье ногами; это польское распущенное дитятко, вопящее "хочу-у-у!" необходимо держать на поводке и не разрешать плевать на разум.

А мы этого не сделали. Не сдержали нашего внутреннего короеда. Ну да, воспитание без стрессов, и теперь мы можем только лишь глядеть на то, как он разошелся. Как восхваляется тот малюсенький и воображаемый моментик, в течение которого мы показали миру кулак, когда хоть на миг могли всем мстить в регионе. Забрать себе Виленщину – а что! Тешинскую область – потому что могём! Требовать колоний – потому что у других тоже имеются, и хотя то был чистейшей воды фестиваль польской закомплексованности, для польской слепой незрелости то был фестиваль национальной гордости. Момент кайфа, к которому мы возвращаемся, словно наркоманы. И удивляемся тому, что никто, в особенности – Запад, не желает нашей единственно польской перспективы, той самой "единственной правды", о которой Ярослав Качиньский говорил в знаменитой речи после выигранных выборов (во время которой он, кстати, открыл существование постмодернизма). И что никто, стоя на коленках, не исполняет своей священной обязанности, которой является поддержание Польши при жизни. "Грузия – это икона, а ее рамка – весь мир", - поют грузины в своем национальном гимне, а в принципе, могли бы петь и поляки. Ведь это строка по мерке Лихеня.

Но такова уж Польша. И что с ней делать? Отказаться от нее? Возненавидеть? Реформировать? Образовывать? Погладить по головке? Успокоить? Как?

Возвращение в Бордурию, или же вступление

Недавно я разговаривал про ситуацию в Центральной Европе с одним американским дипломатом. Он говорил, что ой-ой-ой, хватался за голову, спрашивал, ну как так можно – но весь его язык тела, система ласковых и снисходительных полуулыбок, интонация демонстрировали, приблизительно, следующее: "ну хорошо, а чего ты ожидаешь от диких славянских стран с восточного конца света"№. Я знал эти снисходительные улыбочки из разговоров с западными деятелями в иных "диких концах света", в Украине, на Балканах, на Кавказе. Повсюду и всегда это выглядело одинаково: это клёво, что вас волнует вся эта демократия и права человека, но чудес не бывает, а Восток – всегда остается Востоком. Это Руритания, Бордурия, Эльбония, Молвания…

Я много езжу по Центральной Европе. От Адриатического моря до Черного, от Балкан до Балтики. Езжу через все эти Бордурию, Руританию, Мольванию, Эльбонию, Кракозию. Через все эти несуществующие страны из нашей части Европы, которые функционируют в западной попкультуре. Отражение стереотипа. Началось с Руритании. В конце XIX – начале ХХ века ее создал Энтони Хоуп, британец. Ему нужна была подходящая сценография для собственных приключенческих романов. Сценография несколько экзотическая, а немного и нет. В основном, речь шла о том, что пришелец из "настоящего мира", с Запада, прибывает в странную, не до конца цивилизованную страну, погруженной по самые уши еще в феодальной истории, где герой переживает странные приключения, вращаясь среди немецкоязычной аристократии и между простым, вечно грязным народом, состоящим, как писал один из эпигонов Хоупа, из "грязных славян и гуннов".