Междуморье

Именно так Запад эпохи fin de siecle, имея перед глазами австро-венгерскую монархию, представлял себе Центральную Европу. Позднее, между мировыми войнами, идиллическая, но которой вечно угрожают более сильные соседи (либо династические свары, либо революции), Руритания уступила место другим представлениям: Бордурии и Силдавии. Это, в свою очередь, были страны из комиксов про Тинтина, которые рисовал бельгийский рисовальщик Эрже. Бордурия и Силдавия соединяли в себе все предвоенные стереотипы относительно восточной части Европы. В кадрах одновременно появлялись кириллица и минареты, повелители времен короля Цвечка (Силдавия), деспотизм, охраняемый бандитами в мундирах, а так же памятники националистическим, усатым тиранам (Бордурия). Междувоенные годы – это был период тирании, которая для англосаксонских стран, для Франции или Бельгии, где Тинтин создавался – была проблемой исключительно восточной, а сам этот Восток распростирался от Владивостока до Рейна.

После Второй мировой Германия встала, широко расставив ноги: одна ее часть связалась с Западом, вторая же часть осталась на Востоке. Советский Союз пристроился по всему региону. Появились новые выдуманные государства.. В мире Диснея, например, функционировала Брутопия, где все было гадким, тираническим, холодным и гадким; в Голом завтраке

[206] - Аннексия, у Урсулы ле Гуин – Орсиния[207]

. Малькольм Бредбери, британский романист, создал Слейк: болотистое, серо-бурое государство где-то в Центральной Европе, переполненное социалистических абсурдов, сексотов, оппортунистов и трусов, клеящихся то к западному туристу, то сотрудникам безопасности. А когда коммунизм пал, западная поп-культура тут же отреагировала появлением Эльбонии из Дильберта Скотта Адамса. И в эту Эльбонию Дильберт, будучи корпо-крысовато-капиталистическим специалистом по продажам, летал "учить капитализму". Летал, это плохо сказано, поскольку эльбонские авиалинии предлагают, скорее всего, выстрелить пассажира из пращи, чем приличный самолет. Вся страна бродит по пояс в грязи, а ее жители носят меховые колпаки и бороды по пояс (включая женщин и детей). Мольвания же была восточноевропейской страной, описанной в одной из серий фиктивных, шутливых туристических путеводителей – и было там, понятное дело, грязно, тиранически, нетерпимо, у всех были испорченные зубы, и от всех несло чесночной водкой. У Стивена Спилберга, в свою очередь, появилась Кракозия: скорее всего, то была советская республика, которая ежеминутно тряслась от военных переворотов. В общем, Запад именно так, более-менее, видит наш регион, что в какой-то мере высмеял, но в какой-то мере и зафиксировал Саша Барон Коэн в Борате

.

Стереотип – он всегда стереотип, тут не до капризов: стереотип ирландцев до недавнего времени был похожим, и не известно, а не является ли стереотип французов – трусов и белоручек; итальянцев – маменькиных сынков или же американцев – необразованных толстяков, сидящих верхом на атомной бомбе, или все они вместе, более привлекательны, чем стереотип ловкачей с Востока. Конечно, это никак не отменяет того факта, что Америка, Италия или Франция видятся как более приятные места для жизни, чем упомянутый дикий Восток. Но и этот стереотип тоже постепенно менялся, Центральная Европа постепенно вплавлялась в Запад, хотя все так же была его периферией. Символом этой вот Центральной Европы вновь можно было принять Руританию. Ее легенда, впрочим, вернулась: в форме республики Зубровки из Гранд Отеля Будапешт Уэса Андерсона. Зубровка была постмодернистским возвратом к сельской Руритании, где города и дворянство не немецкие, как в оригинальной Руритании (герои носят имена "славян и гуннов" – Иван, Игорь, Ковач и т.д.), но они европеизированы, зато деревня все так же застыла в земледельческой отсталости. Но в Гранд Отеле

руританскую идиллию уничтожает сосед Зубровки. Нашествие и оккупацию ее осуществляет одна из версий Бордурии, злобного, неприятного, милитаристски-тиранического стереотипа Восточной Европы из Тинтина.

Какой бы эта Руритания ни была – но Руританией она быть не желала. Это понятно. А кто бы и хотел. С европеизированным городским населением, а по причине европеизации – непонятным, оторвавшимся от не-идиллических "низов", ибо для них такие проблемы, как новейшая хипстерская мода, защита прав кур-несушек или качество публичного пространства – это пощечина: куры-несушки важны, а пост-колхозная бедность "аграрной идиллии" – нет? А ко всему этому – вот почему они все такие начищенные? Более похожие на иностранцев? Припедикованные? Неужто, это еще до сих пор поляки? Самые настоящие руританцы? Ибо, кто же, собственно, и является истинным руританцем: добрый, божий люд или городские щеголи?

Впрочем, многие из этих "городских щеголей" перешли на сторону народа, поскольку их искусила риторика "фальшивых реалистов", о которых писал Иштван Бибó.