– Вы спали. Все это видели. Не звоните мне.
Мы не разговаривали несколько лет.
Помню долгие наши разговоры про постановку спектакля «Игра» в Театре Сатиры. Как он скрупулезно выверял всем роли и рассказывал про хулиганство Спартака Мишулина. Хожу на репетиции. Смотрю. Слышу в артистах узнаваемые козаковские интонации. И те артисты, которые его не слышат и говорят своими – в проигрыше своим партнерам.
Помню его жалобы на зрение, что не видит и боится упасть на сцене. Господи, потом так и было!
Вспомнил сейчас, как ММ восхищался Джастином Тимберлейком, какой он удивительный драматический артист, и раздражался на свою партнершу Аллу Демидову. Я всё слушал. Что-то записывал. Куда всё делось? Ничего не могу найти. Нашел его записку: «Вова, говори на выдохе. Внятно. Пользуйся тембром».
Включил его аудиозаписи. Голос в наушниках такой теплый. И вспомнилось из трубки восхищенное:
– Ты знаешь, какой Ефим Шифрин потрясающий артист? Трагикомический. Большой артист.
И я стал читать книжку «Течет река Лета» и полюбил и артиста Шифрина, и его книжку.
Я скучаю по ММ невозможно. Казалось бы, мы не родственники совсем. Но рука иногда еще тянулась к телефону, чтобы услышать тягучее: «Ну… какие новости? Чем душа полна?» – это было его приветствие всегдашнее.
Помню его за кулисами спектакля «Венецианский купец». Смотрит на себя в зеркало во всю стену. Скоро его выход. Военная форма цвета хаки. Высокие ботинки. Очки «авиатор», как у Сталлоне в кино. Поправляет берет. «Для женщин играю». Поднял бровь. И пошел – играть…
И там же, однажды. Захожу в гримерную. Вижу народного артиста, ползающего на карачках и матерящегося: «Заснул, и куда-то упали очки, в которых выходить на сцену. А ведь для женщин играю». На помощь бросился я и обнаружил их под гримерным столом. «Фух! спасли роль». Долго смеялись.
Звонок. Долго говорим. Опять о его фильме «Очарование зла». Как картину губят. Уничтожают. И потом вдруг – посоветовал мне сделать программу по Бродскому «Рождественские стихи».
– Приезжай на днях. Поговорим.
Встретились на вокзале. Он уезжал на гастроли с Игорем Бутманом. И правда, подарил маленькую книжечку – полный сборник всех стихов о главном празднике. И еще там была «Речь о пролитом молоке». Я выучил и подготовил программу быстро. Читал всю поэму ему по телефону несколько раз. И мне было так важно услышать, как он, пыхтя трубкой, говорил, что я «поймал и ухватил нерв, и ритм, и смысл, что надо записать на диск. И читать, начитывать. Делать программы разные: Лермонтова, Гумилева и Пушкина».
Конечно, я ждал, что он приедет в Петербург на премьеру моей программы в Малый зал Филармонии. Но в последний момент ММ почувствовал себя плохо и не приехал.
Был у нас такой период, когда среди ночи мог раздаться звонок, и я знал, что звонит Козаков. Я слышал, как он усаживается в кресло, начинается ритуал закуривания трубки. Выбивание пепла, чирканье зажигалки или спичек. Однажды он позвонил просто так, казалось, без причины. Я вывалил ему целую гору своих новостей. Он ухватился только за одну: постановка «Игрока» в одном из столичных театров.
– Ты, конечно, сходи, покажись. Это хороший режиссер. А кто бабка?
Я называю фамилию.
– Нет. Не будет дуэта. Жди хорошую бабку. Вы должны совпасть. Как Мышкин и генеральша Епанчина. Так и Алексей Иванович должен быть с Бабуленькой единым целым.
ММ уже не было с нами, когда я вышел на сцену БДТ в роли Алексея Ивановича в дуэте со Светланой Крючковой в роли Бабуленьки. Но я иногда смотрю на сцене на Крючкову и слышу его голос: «Хорошая бабка».
Последний раз виделись в театре Райхельгауза – он читал Бродского. После – сели тут же в кафе. Вспомнил, как он говорил горько:
– Вот Лёлику (Табакову), Лёвке (Дурову), Гальке (Волчек) хорошо умирать – у каждого из них есть театр. А у меня? Даже гроб негде будет поставить.
Я настолько растерялся, что не знал, как реагировать.
С ним действительно прощались не в театре, а в церкви – он так завещал.
Дарья Юрская
Дуэт[32]
В 2006 году вышла в свет наша программа с Михаилом Козаковым по Тютчеву «О ты, последняя любовь!» вместе с оркестром «Эрмитаж» под управлением Алексея Уткина.