Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

Я обычно смотрю свои спектакли из зала, стоя за занавеской – зритель меня не видит, а актерам я помогаю энергетически. И я ему тогда тоже помогал. Я понимал, что он может упасть в обморок в любой момент. Из-за боли он играл так скупо, не отвлекаясь ни на что. Но это было так интересно! Паузы в его трагических монологах были звенящими. Он не то что не переставлял слова, как иногда случалось, всё было просто один в один с цезурами, с голосом, с полетом. Ничего лишнего, никакого нажима. Это был такой мощный, строгий скупой Козаков! Буквально, он поднимал бровь – и это была мизансцена. Конечно, он берег свой организм – нужно было сыграть спектаклей десять. Когда он доиграл последний – просто рухнул за кулисами. Продюсеры, видя такой успех, просили сыграть еще три спектакля. Но он категорически отказался.

Его подпитывало вот что: на первом же спектакле, когда он был в состоянии стресса, из дальних рядов зрительного зала кто-то крикнул: «Молодец!» А потом уже вообще скандировали: «Миша-Миша-Миша!» Прямо как на спортивном матче. И он как-то сразу расправил плечи. Он просто воспарил. И я думаю, что это тоже была терапия. Это была психотерапия. А потом он уже поехал в палату интенсивной терапии…

Я благодарен ему за эти уроки. Я видел за кулисами то, чего зритель никогда не увидит. Зритель не знает наших тайн – ни психологических, ни физических. А концентрация актера перед выходом на сцену огромна, и Козаков тут не был исключением.

И до последних дней он с удовольствием играл эту роль. Думаю, что Шейлок ему был дороже Лира по исповедальности, силе личного высказывания, попаданию во время и по тому, что мы разорвали этот страшный щит, отделявший пьесу от зрителя – во многих театрах стали ставить ее. Я тогда собрал вокруг Козакова гвардию прекрасных актеров: Бориса Иванова, Анатолия Адоскина, Александра Ленькова, Алексея Макарова, Геннадия Бортникова, Александра Голобородько.

Многие говорят о Козакове (из тех, кто его мало знал), что он был заносчив, вспыльчив – ничего подобного. Но я понимал природу таких высказываний о нем. Он мог, например, остановить репетицию лишь потому, что его партнер не там сделал ударение или цезуру в стихе. На все обиды артистов я всегда говорил:

– Ребятки, уймитесь! У ММ такой накопленный десятилетиями опыт, что вам следует его слушать.

И тогда Женя Крюкова, Андрюша Ильин, Наташа Громушкина, Дима Щербина и другие – они все замечательные артисты, но молодые – меня услышали. Они садились вокруг ММ и шептались – как играть, как произносить текст ролей. Они и сейчас помнят, как он делился с ними секретами, показывал монологи и диалоги. Они не боятся теперь сами читать поэзию. Он их подтолкнул к этому.

Ведь высочайшая догадка Козакова в том, чтобы не исполнять стихи, а на наших глазах рождать их. Он становился как бы соавтором поэта. Он даже говорил, что может оговориться или забыть строчку, но тут же, прямо на зрителях, переговорить ее. Как будто он сам пишет и правит уже всем известные и даже гениальные строки…

Я порой вспоминаю казус возвращения Козакова в Москву после его эмиграции в Израиле.

В 1995 году мы привезли в Израиль на гастроли спектакль Театра Сатиры «Поле битвы после победы принадлежит мародерам» по пьесе Эдварда Радзинского в моей постановке. Шумный успех, ни одного лишнего билета. Козаков тоже смотрел там наш спектакль с восторгом.

И вот нам уже было пора уезжать, и ММ решил нас проводить в аэропорт. Обычная израильская жара, и Козаков приехал – в чем был, как было принято в Израиле, – в легкой одежде и в каких-то парусиновых тапочках.

И вдруг – в стране несчастье! Убивают премьер-министра Израиля Ицхака Рабина! И мы в аэропорту оказываемся изолированными, объявляют ЧП, комендантский час, никого никуда не выпускают. Мы сидели там более суток. Конечно, были выпиты все буфеты и все наши припасы. Но ночь была потрясающая – Козаков читал нам все свои программы, к нам присоединились остальные пассажиры – невольные заложники трагических обстоятельств. Конечно, пассажирам – кайф – ходят известные артисты: Ширвиндт, Державин, Гурченко, Козаков. Потом ММ стал читать на бис, у него почему-то оказалась с собой рукопись его книги, он стал нам читать отрывки из нее. И какой-то тарковской ностальгией веяло от всего этого…

Когда на вторые сутки нам, наконец, разрешили вылет, мы все обалдели, потому что неожиданно увидели ММ в нашем самолете. Вот как он был в этих своих тапочках, с рукописью под мышкой, так и сидел в салоне. Мы потом узнали, что он договорился с экипажем.

Так он вернулся в Россию! Видимо, он так прочувствовал прием своих зрителей, родных партнеров, друзей и лишний раз понял, что зритель его остался в России, что решил улететь с нами.

А когда мы прилетели, он вдруг исчез – все вышли из самолета, а его нет! Я подумал, что тут вмешалась какая-то мистика. А он, оказывается, вместе со своей той рукописью заснул в туалете самолета. А потом, как рассказывают, он с этой рукописью вышел, открыл свою квартиру на Ордынке и позвонил жене в Тель-Авив. Все были в шоке!..