Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

28 августа 2007 года. Московское время 10 утра. Я, не спавшая, но невероятно энергичная и возбужденная уже как полчаса сижу на встрече с предполагаемыми спонсорами «Любви по системе Станиславского», людьми далекими от театра и от искусства вообще, но всё же с трудом осилившими мое произведение. И вот, сижу я и сама рассказываю всем о том, что пьеса, которую они прочли, не особо хороша и что если вкладывать деньги в постановку, то нужно ориентироваться на пьесу известного автора, например Ноэла Кауарда «Цветок смеющийся», и ставить ее должен известный режиссер, например Михаил Козаков! «А зачем же, Инночка, мы и члены наших семей читали ту, другую пьесу?»

«Затем, что до сегодняшнего дня я не была знакома с Козаковым! Великий режиссер мечтает поставить Кауарда! Какая вам разница? Либо мою сомнительную пьесу ставит неизвестно кто, либо Козаков ставит классику, что уже само по себе не может быть провалом! Чего тут думать?» – так уговаривала я их, а они смотрели на меня, как на безумную. Уговаривала и, в конце концов, уговорила! Я обещала связаться с Козаковым, предложить ему поставить «Цветок смеющийся» в антрепризе, он, безусловно, соглашается, оговорить сроки и гонорар, взять у него материал, распечатать и дать им для прочтения.

Московское время 10:30 утра. У Юрия, который тоже не спал и поехал на эту встречу со мной за компанию, звонит телефон. Юрий вскрикнул: «Козаков!» – и вышел из кабинета. Через минуту Юрий появился в дверях со словами: «Михаил Михайловичу очень понравилась „Любовь по системе Станиславского“, он хочет ее поставить и просит телефон „прибалта“, что ему сказать?» – «Что ты ему перезвонишь!» – сказала я и со слезами на глазах выбежала на улицу, где прорыдала на глазах сотрудников офисного центра около получаса. Вернувшись в кабинет, я застала ту же мизансцену, как и до моего ухода. Сомнений не было: все сидящие за столом переговоров уже не сомневались в том, что я – чокнутая!

Теперь уже я могу с точностью сказать, что это был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Новое знакомство

Сказать, что приступать к созданию спектакля было страшно, значит ничего не сказать! Волей судеб банк «Смоленский», где мои друзья за «спасибо» организовали для нас застольный период репетиций, находился напротив подъезда Михаила Михайловича! Это была чистая случайность, но выглядела она как уважительно продуманный момент. В главной переговорной комнате банка, где всё и происходило, помимо круглого стола, находилось ещё множество всяких излишеств – огромный бар с изысканными напитками, плазма во всю стену, множество аппаратуры, включая микрофоны, мини-кухня с кофе и чаем в ассортименте и обслуживающий персонал в составе молодых и красивых девушек!

Неудивительно, что Козакова всё это вдохновило еще больше, но удивительно то, что через два дня всё это же стало его мучительно раздражать! «Спасибо, что вы с нами», – говорили мы, а что думал Он про всё в целом и про каждого в те дни? Наверное, ничего хорошего. Конечно, Козаков не относился в душе к этой работе как к вынужденной халтуре, но внешне некое презрение ко всему проявлял. Мне кажется, что таким образом он защищался. Проживите его жизнь и не обижайтесь! ОДИНОЧЕСТВО. Оно жило в нем и ходило за ним по пятам, даже когда Он отвлекался и, казалось, радовался этой жизни. Проявлялось это в том, что он как бы позволял нам с собой общаться, но на самом деле сам сильно нуждался в тот период в театре, в самом процессе репетиций, в ежедневном общении с людьми и в выплеске того, что копил в себе как человек, как мастер и как художник… Его раздражало, наверное, что именно это все мы и заподозрим, и он срывался. Чем больше его увлекала постановка, тем более непримиримым и где-то даже жестоким Он становился. Парадокс! Распространялось это не на всех, но я лично, как создатель и вдохновитель будущего спектакля, получала за всё сполна! Сейчас это вспоминать очень трогательно и смешно, но тогда, конечно, было обидно. Кто работал с Козаковым, наверное, поймет, о чем речь.

Та отдача, с которой Козаков работал, покоряла, заражала и обезоруживала всех! Слушать его и наблюдать за ним было наслаждением! Юмор, простота и правда, легкость и сложность одновременно, изящность, точность и безупречный вкус – этого он добивался от всех нас! Всё это разбавлялось стихами, воспоминаниями, примерами из жизни тех великих людей, которых он ценил и любил, его собственными откровениями, абсолютно безжалостным отношением к себе самому! От нас Козаков требовал сразу результата, не давал возможности поискать и попробовать «от себя», иногда это становилось почти невыносимо. Остается признаться в одном: если мы считали, что знаем про театр почти всё, то это не так! Он нам преподал колоссальный мастер-класс.