Милая , 18

—         Наша — да и другие сионистские группы — это представители народа, которые будут дейст­вовать в его интересах. Если ты и сотня тебе подобных заберете каждый по полсотни молодых мужчин и женщин, три с половиной миллиона ев­реев останутся без тех, кто хоть как-то может защитить их.

—         Попробуй только удержать меня, Алекс.

—         Андрей, мы уже давно работаем вместе, очень давно, но я, не задумываясь, вышвырну тебя из рядов бетарцев.

—         Что ж, тебе придется в таком случае вы­швырнуть еще пятьдесят человек, которые идут за мной.

Они вдруг замолчали, поняв, что дошли до той черты, за которой нет пути к отступлению. Ярость мешала Андрею прислушаться к здравому смыслу. Алекс был потрясен. Он обернулся к Габи, но та беспомощно развела руками.

—     Я молил Бога, чтобы мой сын вырос хоть на­половину таким, как Андрей. Когда я увидел, каким ты вернулся из боя, я подумал: ”Что бы ни случилось, с таким храбрецом, как Андрей, мы не пропадем”. А теперь я вижу тебя насквозь. Настоящей храбрости в тебе нет.

Габриэла бросилась между ними, глядя в отча­янии то на одного, то на другого, и вдруг об­рушилась на Алекса:

—     Как вы смеете с ним так разговаривать!

Но Алекс отстранил ее, размахнулся и дал Анд­рею пощечину. Тот даже глазом не моргнул.

—     Прекратите! — заорала Габриэла.

—     Не беспокойся, Габи. Он же бьет, как жен­щина, зная, что я не отвечу.

—     А немцы бьют отнюдь не как женщины, но у тебя не хватает храбрости бороться, не давая воли рукам.

—     Нет, я не позволю сказать, что я разрушил Бетар. Держи людей здесь, я пойду один, — Анд­рей подошел к тахте. — Сто тысяч польских сол­дат перешли границу и готовятся к новому сражению. Одним станет больше.

—     Ты — тщеславный эгоист, — наклонился к не­му Алекс, — тебе бы только утолить жажду лич­ной мести. Бежать к шайке Робин Гуда, в тот момент, когда мы больше всего в тебе нуждаемся. Что ж, прощайте, бравый майор Седьмого уланского полка Андровский.

—     Перестаньте его терзать! — закричала Габ­риэла.

—     Алекс, ради Бога! — крикнул вслед за ней Андрей. — Не умею я воевать по-твоему. Я не предатель! Просто не умею воевать по-твоему.

—     По-своему ты уже воевал, и ничего не вы­шло. Теперь схватка еще больше неравна. И речь не о том, что сильные выступают против сильных, а о том, что на горстке людей лежит ответственность за три с половиной миллиона беззащит­ных. У нас нет другого оружия, кроме веры друг в друга. Андрей, ты всегда хотел знать, что такое сионизм. Помогать евреям выжить и есть сионизм. Ради него нужно отказаться от себя. Нам без тебя не обойтись.

—     Господи,— вздохнул Андрей, — да что же это за схватка? Все последние годы я сохранял позу великолепного Андровского, и знаю почему. По­тому что мы вели воображаемую борьбу. Нашими врагами были все и никто. Речь шла о наших мечтах, о наших желаниях, но теперь... Нет, я больше не участвую в мнимой борьбе, я врага в лицо видел, можете вы это понять? Я хочу с ним сражаться вот так, — он поднял огромные кула­ки, — хочу морды разбить этим немецким гадам.

—     И это нас спасет?

—     Не знаю, хватит ли у меня того мужества, о котором ты говоришь, Алекс, мужества сидеть сло­жа руки и смотреть, как тебя убивают.

—     Не оставляй нас, Андрей.

—     Алекс прав, — сказала Габриэла, — ты дол­жен остаться со своим народом.

—    Алекс всегда прав! Ты разве не знаешь? Всегда! — он перевел взгляд с нее на него. Да, война, которую он вел на свой лад, окончена, и в ней его растоптали, унизили. Теперь ему остается воевать тем способом, который предлагает Брандель. — Я попробую, — наконец пробурчал он.

—    Попробую.

Глава четвертая

Как член исполнительного комитета Еврейского Совета Пауль Бронский пользовался некоторыми привилегиями и послаблениями. Продовольствен­ная норма на его семью была такой же, как у польских чиновников, то есть вдвое больше, чем у евреев. Франц Кениг убедил комиссара треке­ра, что эта щедрость к членам Еврейского Со­вета окупится с лихвой.

Паулю разрешили жить в прекрасной квартире на Сенной, одной из фешенебельных прежде улиц. Немецкая оккупация не так уж и ущемила Бронского. Его деньги лежали в Швейцарии, в банке, и были недоступны для немцев, да и сам он за­нял самое высокое положение, какое только было возможно в новых условиях. Пока Крис оставался в Варшаве, он не нуждался: Крис распоряжался его состоянием и давал ему деньги, снимая со счета Швейцарского Агентства Новостей.

И все же день переезда доставил ему массу неприятностей. Дебора явно была в восторге от того, что нужно переезжать из Жолибожа в ев­рейский район. Словно бы их насильственное приобщение к еврейству ощущалось ею как победа. Когда вещи уже были уложены, Пауль закрылся в кабинете, не в силах больше терпеть вопросы детей.