Милая , 18

На столе лежали нарукавные повязки, которые отныне должна была носить его семья. Немцы все- таки ужасные педанты, подумал он. Согласно ин­струкции, повязка должна быть белой, с голубым маген-давидом[32] размером не меньше трех сантиметров. Такая дотошность вызвала у него ироническую улыбку, и он кое-как приладил по­вязку на левую руку, думая о том, что потеря правой позволила ему хоть в чем-то пойти напе­рекор властям.

В дверь постучали, и вошел Андрей.

—   Ну, здравствуйте, шурин, — сказал Вронский.

—   Дебора где-то здесь, проверяет, все ли уло­жено.

—   Я, собственно, пришел к вам, Пауль.

—   Насладиться победой? Позлорадствовать? Сказать, как я потешно выгляжу с маген-давидом на руке? Напомнить, что ваше мрачное пророчес­тво — ”Вы — еврей, Вронский, хотите вы того или нет” — сбылось? Спросить, убедил ли я нем­цев, что ненавижу сионизм и что я — не настоя­щий еврей? Ладно, это все — к черту, а вот на­бить или разжечь трубку или застегнуть ширинку однорукому трудно.

—     Как вы себя чувствуете, Пауль? — Андрей чиркнул спичкой, поднес ее к трубке Пауля и держал, пока она не разожглась.

—     Прекрасно. Оказалось, что я все еще отлич­ный врач. Вы никогда не давали указаний капра­лу, как ампутировать вам руку при свете прос­того фонарика? Неплохой трюк, доложу я вам. А вы хорошо выглядите. Простая пуля вас не берет.

—     Как Дебора и дети восприняли переезд?

—     Дебора? По-моему, в восторге. Бог нас на­казал за то, что я толкал ее на путь отрече­ния. Теперь я собираюсь восстановить свой ив­рит, читать по вечерам Танах и всю оставшуюся жизнь повторять: ”Хочу быть хорошим евреем, и помогите мне, Ставки”.

—     Я пришел спросить, нельзя ли нам с вами за­ключить перемирие.

Пауль удивился.

—     Просто время настало суровое, нельзя поз­волять себе роскошь ссориться из-за самоочевид­ных вещей. Вы в Совете. Вы знаете, как сквер­но обстоят дела.

—     Да, в этом нет сомнений. Переходный период будет нелегким.

—     Вы уверены, что он всего лишь переходный? — начал Андрей приступать к делу. — Никто не знает, до чего дойдут немцы и на чем они уймут­ся.

—     Ну, и... — Пауль бросил на Андрея подозри­тельный взгляд: какое там перемирие, просто маскировка, чтобы чего-то добиться.

—     Теперь, когда стопроцентные евреи, полуев­реи, крещеные евреи и те, кто не признает свое­го еврейства, — все помечены единым знаком, не­обходимо держаться вместе.

—     Дальше, — сказал Пауль.

—     Мы изо всех сил стараемся объединить все группировки в общине, независимо от взглядов, и выработать своего рода единую политику. Вы занимаете одну из ключевых позиций, и мы хотим знать, можно ли на вас рассчитывать.

—     В чем?

—     Нельзя же сидеть сложа руки, когда на нас сыплются такие приказы и на улицах избивают наших людей. Нам нужно сплотиться и дать по­нять немцам, что мы не потерпим их обращения с нами и будем сопротивляться.

—     Мне бы сразу сообразить, что вы затеваете лихой кавалерийский рейд, — вздохнул Пауль, откладывая трубку.

—     А что еще вам надо, чтобы вы показали ког­ти? — Андрей дал себе слово не взрываться. — Где теперь ваши милые студенты? Где все ваши коллеги по университету?

—     Андрей, — мягко начал Пауль, — не вы один задумываетесь над этим вопросом. Когда я поте­рял правую руку, у меня болело все тело. Но, как видите, я поправился. Так и варшавские евреи. Они теряют правые руки, это больно, но боль пройдет, и они останутся жить. Возможно, не так хорошо, как раньше, но уж тут ничего не попишешь, не в наших силах что-либо изменить.

—     У вас есть гарантия, что немцы уймутся, отняв у нас по правой руке? Что не будет при­каза отнять у нас и вторую руку, и обе ноги?

—     Я хочу вам сказать о своих планах, Андрей. Я принимаю жизнь такой, как она есть. Немцы — это закон жизни сегодня. Они выиграли войну. Выбора нет.

—     Вы действительно считаете, что сможете иметь с ними дело?

—     Я действительно считаю, что у меня нет вы­бора. Эх, Андрей, Андрей. Вечно вы сражаетесь с ветряными мельницами, вечно ищите таинствен­ного врага. До немцев вы боролись с поляками. Не умеете принимать жизнь такой, как она есть. Да, я иду на компромиссы, но смотрю на вещи трезво и не гоняюсь за призраками. Сейчас я приспосабливаюсь, потому что меня вдруг снова сделали евреем и у меня нет выбора. Меня сде­лали ответственным перед еврейской общиной. Я этого не просил и не хотел. Но теперь это мой долг. И еще мой долг — сохранить жизнь жене и двум детям и...

—     И за это вы расплачиваетесь душой и честью?

—     Постарайтесь обойтись без избитых фраз. Я знаю, что вы затеваете. Восстание... смута... подполье... Долбежка головой об стенку, вы так поступали и до войны. Я трезво оцениваю происходящие события и хочу спасти мою семью.

Андрею стоило больших усилий, чтобы сдер­жаться и не заорать, что Пауль негодяй, кото­рый всегда ищет легких путей.

—     И уж коль скоро мы об этом заговорили, — продолжал Пауль, — вам лучше не бывать у нас — ради безопасности Деборы и детей, поскольку о вашей деятельности все равно станет известно.