Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

47. De gustibus est disputandum

[31]

. Даже тот, кто считает себя убежденным в том, что невозможно сравнивать произведения искусства друг с другом, постоянно будет оказываться вовлеченным в споры, в которых произведения искусства, причем как раз относящиеся к самым выдающимся и несравненным, подвергаются сопоставлению и сравнительной оценке. Суть упрека в том, что за такого рода рассуждениями, возникающими со своеобразной навязчивостью, стоят торгашеские инстинкты и стремление чесать всё под одну гребенку, чаще всего сводится к тому, что солидные буржуа, для которых искусство всегда предстает запредельно иррациональным, желают отказать произведениям в осмысленности и претензии на истину. Навязчивая тяга к подобным размышлениям, однако, заложена в самих произведениях искусства. Верно, конечно, что они не допускают сравнения друг с другом. Однако они стремятся друг друга уничтожить. Не зря древние помещали в пантеон совместимого лишь богов и идеи, а произведения искусства принуждали к агону, в котором одно произведение – смертельный враг другого. Представление о «классическом пантеоне»{118}, которое вынашивал еще Кьеркегор, является фикцией, порожденной нейтрализованным образованием. Ибо если идея прекрасного представляется лишь распределенной между множеством произведений, то каждое единичное произведение всё же неотъемлемо подразумевает собой всю идею прекрасного в целом, притязает на красоту для самого себя в своей уникальности и никогда не сможет признать распределение красоты, не аннулировав тем самым себя. Красота единая, истинная и лишенная внешней видимости, освобожденная от подобной индивидуации, являет себя не в синтезе всех произведений, не в единстве искусств и искусства, а лишь – воплощенным и действительным образом – в гибели самого искусства. Каждое произведение искусства, желая принести погибель всем остальным произведениям, нацелено именно на такую гибель. Иными словами, всякое искусство подразумевает собственный конец. О такой тяге произведений искусства к самоуничтожению, об их наивнутреннейшем стремлении к лишенному внешней видимости образу прекрасного постоянно и заводят эстетические споры, якобы столь бесполезные. В то время как в подобных спорах своенравно и упрямо стремятся добиться эстетической правоты и как раз поэтому впадают в неуемную диалектику, споры эти невольно подводят к правоте более истинной, ограничивая всякое произведение искусства за счет силы его воздействия, которую они вбирают в себя и возвышают до понятия, и таким образом способствуя разрушению искусства, в котором заключается его спасение. Эстетическая терпимость, утверждающая произведения искусства непосредственно в их ограниченности, не нарушая ее, приводит их лишь к ложной гибели – гибели в рядоположенности, в которой отрицается притязание на единственную истину.