Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

45. Как всё же становление больнó…

{109} Диалектическое мышление противится овеществлению и в том смысле, что оно отказывается при каких бы то ни было условиях утверждать единичное в его отъединенности и отделенности: напротив, оно определяет отъединенность как производное всеобщего. Оно служит коррективой как по отношению к маниакальной фиксации, так и по отношению к непротивящемуся и пустому блужданию параноидного духа, который стремится к абсолютному суждению ценой опыта самой вещи. Однако за счет этого диалектика вовсе не становится ни тем, чем она стала в английском гегельянстве, ни тем, во что полностью превратилась в натужном прагматизме Дьюи{110}

, – sense of proportions[29], разворотом предмета в нужный ракурс, простым, но пробивным здравым смыслом. Если Гегель в разговоре с Гёте, как может показаться, и сам приближается к подобной концепции, защищая свою философию от гётевского платонизма тем, что она, «собственно», есть «не что иное, как упорядоченный, методически разработанный дух противоречия, присущий любому человеку, и в то же время великий дар, поскольку он дает возможность истинное отличить от ложного»

{111}, то этой своей непрозрачной формулировкой он, точно Уленшпигель, восхваляя «присущее любому человеку», одновременно развенчивает common sense[30]

, чьим сокровеннейшим предназначением становится позволить человеку не идти на поводу у common sense, а противиться ему. Common sense – то есть оценку правильных взаимоотношений, наметанный за счет наблюдений за рынком, наученный жизнью взгляд – роднит с диалектикой свобода от догм, ограниченности и предвзятости. Его трезвость составляет неотъемлемый момент критического мышления. Однако отказ от слепого упрямства, в свою очередь, есть его злейший враг. Конкретным содержанием всеобщего единства во мнениях, наличие которого непосредственно предполагается в обществе, какое оно есть, необходимо является согласие. Вовсе не случайно, что в XIX столетии на здравый смысл опирался именно затхлый догматизм, который Просвещение смешало с нечистой совестью, и такой архипозитивист, как Милль{112}, был вынужден вступить с ним в полемику. Sense of proportions полностью основывается на том, что следует мыслить в раз и навсегда установленных пропорциях и масштабах жизни. Стоит только разок услышать, как матерый представитель господствующей клики заявляет: «Это не столь важно», стоит только понаблюдать за тем, в каких случаях буржуа говорят о преувеличении, истерии, сумасбродстве, чтобы понять: именно там, где быстрее всего раздаются воззвания к разуму, речь неизбежно идет об апологии неразумия. Гегель упирает на здоровый дух противоречия с твердолобостью крестьянина, который веками учился сносить налоги и оброк могущественного феодала и его охоту в собственных владеньях{113}. Диалектика стремится к тому, чтобы хитроумно обойти здравые суждения о неизменности хода вещей, которые лелеют будущие власть имущие, и обнаружить в их proportions достоверное, уменьшенное отражение безмерно раздутых ложных общественных отношений. Диалектический разум по отношению к господствующему разуму есть неразумие: лишь обличая и снимая это неразумие, он сам становится разумным. Сколь предвзято и буквалистски было в условиях функционирующей обменной экономики настаивать на различии между временем, потраченным рабочим на выполнение работы, и временем, необходимым для воспроизводства его жизни. Разве Ницше не запрягал с хвоста лошадей, на которых мчался в атаку, разве не искажали Карл Краус, Кафка и даже Пруст картину мира, каждый по-своему предвзято, чтобы устранить искажения и предвзятость? Диалектику не остановить ни понятиями «здоровое» и «больное», ни даже родственными им понятиями «разумное» и «неразумное». Стоит ей однажды распознать болезнь в господствующем всеобщем и его пропорциях – болезнь в буквальном смысле слова, печать паранойи, «патологической проекции», – и целительной клеткой для нее станет единственно то, что по меркам этого порядка само представляется больным, странным, параноидным, более того – «сумасшедшим», и правда в том, что ныне, как и в Средние века, одни лишь шуты и дураки говорят правителю правду в глаза. В этом плане обязанностью диалектика было бы помочь подобной шутовской истине осознать собственную разумность, ведь без этого она наверняка сгинула бы в пропасти той болезни, которую безжалостно навязывает здравый рассудок других.