Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

78. За горами, далеко-далеко{200}

. В сказке о Белоснежке тоска находит более полное выражение, чем в любой другой. В чистом виде ее олицетворяет королева, которая смотрит в окно на снег и мечтает, чтобы у нее родилась дочь, прекрасная, как безжизненно-живые снежинки, как траурно-черная оконная рама, как кровь, пролившаяся от укола, – а потом умирает при родах. Это не способен изгладить даже счастливый конец. Как смертельно исполнение желания, так иллюзорно и спасение. Ибо более глубокое восприятие не даст поверить, будто удалось разбудить ту, что лежит, подобно спящей, в стеклянном гробу. Не является ли кусок отравленного яблока, который, когда несли гроб, выпал от тряски у нее из горла, не способом умерщвления, а скорее остатком упущенной, отвергнутой жизни, от которой она только теперь поистине выздоравливает, так как ее больше не увлекают за собой посланницы-лгуньи? И как убого там говорится о счастье: «Согласилась Белоснежка и пошла за ним следом»{201}. Так перечеркивается счастье злобным торжеством над злобой. Вот так же и нам, когда мы надеемся на спасение, голос говорит, что надежда напрасна, – и всё же единственно она, бессильная, позволяет нам вообще дышать. Никакая контемпляция не способна ни на что большее – только терпеливо воспроизводить двусмысленность тоски во всё новых обличьях и начинаниях. Истину не отделить от навязчивой идеи, будто из череды иллюзорных образов однажды всё-таки неиллюзорно выступит спасение.