Мир-Али Кашкай

«Наш дом всегда был переполнен людьми. И странным образом всем хватало места. Причем никто никому не мешал. Просто поразительно, каким образом в этом шуме и гаме Мир-Али удавалось работать. Как это у него получалось — не пойму. Притом что малыши могли в любую минуту ворваться к нему, уверенные, что папу это нисколечко не расстроит. Часто приходилось отрывать его от работы — в театр надо спешить или в гости. Он никогда не возмущался, что его отрывают от дела, мешают думать и т. д. Просто спокойно откладывал в сторону ручку, удивляясь тому, как быстро пробежал день. И через минуту был уже готов: элегантный, подтянутый, улыбчивый, словно и не было утомительного дня… Все в семье запомнили случай — я как-то запоздала с выходом, дети занервничали, «коллективное» хождение в кино явно было под угрозой. — Надо было предупредить меня хотя бы за полчаса, — оправдывалась я. — Как же можно собраться за минуту?

— А очень просто! — вдруг откликнулся Мир-Али. — Я в течение минуты десять раз могу надеть и снять костюм! Хочешь, покажу?

И тут же кинулся демонстрировать искусство скоростного одевания. У детей испорченного настроения как не бывало. Они и сейчас не могут без улыбки вспоминать эту отцовскую шутку…

Те, кто бывал у нас дома, а без гостей обходился редко какой день, знали, каким он был хлебосольным хозяином, остроумным собеседником, любившим застолья. Все знали — Мир-Али чуждо уединение, у него большой, живущий полной жизнью дом — с детским шумом, запахом национальных яств. Все он делал с размахом — встречал гостей, восторгался успехами детей и друзей, трудился, отдыхал и любил. Одного только не мог: ненавидеть и гневаться…»

М. Кашкай видел в семье отражение собственной судьбы, полагая, что каждый, кто берет на себя заботу о ребенке, должен сознавать всю меру ответственности, которая ложится на него. Это трепетное отношение к человеческой жизни и судьбе он распространял на каждого, кто оказывался с ним рядом, испытывая одинаковое ощущение умиротворения и радости за причастность к счастью ребенка — своего ли, чужого — не важно.

Конец 60-х, Москва, ресторан «Баку». Кашкай отмечает большой день в жизни своей племянницы, только что защитившей кандидатскую. Какой-то подвыпивший профессор из Новосибирска желает проявить свои знания о Баку.

— Когда-то у вас в Азербайджане был такой ученый — Кашкай. Он не родственник ваш? — обращается он к академику.

— Я и есть Кашкай!

— Я не про Кашкая вообще, а про ученого Мир-Али Кашкая…

— И я — о нем же.

— Но этого же не может быть! Вы — молодой человек. А тот, о котором я говорю, жил в тридцатые годы. Это знаменитый ученый, я зачитывался его статьями о лиственитах еще студентом!

— И тем не менее Мир-Али Кашкай — это я. У меня просто молодое сердце. Так что я никогда не состарюсь — буду вечно молодым!

И он засмеялся: громко, весело, молодо. А наутро пошутил:

— Обо мне уже говорят в прошедшем времени. То ли страна у нас, в самом деле, бескрайняя, то ли старость стучится в дверь… А мы ее обманем: она в дверь, а мы — в окно.

Он собрал всех, кто был с ним в Москве, и махнул в путешествие по Золотому кольцу!

Он умел радоваться жизни и умел радовать других. Глядя на счастливые лица детей, он и сам испытывал острое ощущение полноты жизни и ее нескончаемости, хотя бы в эти редкие радостные мгновения, когда она открывается нам только лишь светлой своей стороной.

* * *

Так незаметно подкрался 1969 год. Ничто, казалось бы, не предвещало серьезных перемен. А они между тем надвигались неспешно и неотвратимо, как судьба, которая возвращается за оставленным добром.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

БЕЗВРЕМЕНЬЕ

Некоторые историки полагают, что реформирование Советского Союза началось со знаменитого выступления Хрущева на XX съезде КПСС. Этот факт можно принять за точку отчета общественного процесса, получившего позже название оттепели. Однако подобно тому, как медленно и незаметно для глаза тают ледяные громадины под весенним солнцем, так и люди, их мысли, тайные движения души нескоро освободились от железных оков уходящей эпохи.

Как и все революционные поветрия, оттепель началась в Москве и Ленинграде. Понадобились годы, прежде чем она докатилась до каспийских берегов. Трудно установить, кто первым открыл форточку навстречу весенним ветрам. Сейчас, наверное, претендентов наберется немало. И все же никто в Азербайджане не выразил новых общественных настроений с такой силой, как это сделал Шихали Курбанов, ученый-филолог, занимавший в то время крупный пост заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Азербайджана, своей знаменитой фразой: «Уважаемые товарищи москвичи! Позвольте собственную историю нам писать самим!» И заявление это он сделал задолго до того, как стал секретарем ЦК Компартии Азербайджана, точнее, самым знаменитым из всех партийных руководителей республики.