Мир-Али Кашкай

В течение ряда лет Г. Гусейнов был занят, пожалуй, самым крупным своим исследованием — «Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане XIX века». Труд вышел в свет в 1949 году, с одобрением был встречен в Баку и Москве. Работа азербайджанского философа была высоко оценена в отзывах известных советских ученых. Отовсюду шли поздравления. Апофеозом признания высокой научной ценности монографии явилось присуждение Г. Гусейнову Сталинской премии. Это была его вторая Сталинская премия. До того ученый удостоился столь высокой награды за издание четырехтомного русско-азербайджанского словаря. В описываемые дни он находился в зените славы, пользовался в интеллигентских кругах огромным авторитетом. Обаятельность, демократичность делали его популярным и среди ученых, и среди широких кругов общественности.

Сколько времени прошло с той памятной беседы, Кашкай и не помнил. И вдруг грянул гром — в советской печати появилось сообщение о том, что Комитет по Сталинским премиям в области литературы и искусства признал ошибочным свое прежнее ходатайство о присуждении премии Г. Н. Гусейнову и теперь отменяет его. Говорилось о том, что предложение о пересмотре решения внесено общественностью Азербайджана; труд Гейдара Гусейнова объявлялся порочным, вредным, написанным с чуждых политических и теоретических позиций.

Тучи над головой философа собирались, судя по всему, давно. И сгонял их тот, кто умел это делать незаметно, исподволь, мастерски — Мир-Джафар Багиров.

Академия замерла. На президиуме обсуждались исключительно текущие вопросы. Гусейнов слег и не появлялся в своем кабинете, чтобы не подвергать опасности друзей и коллег. Они еще не успели прийти в себя от шокирующего сообщения (такого, чтобы лишить Сталинской премии уже награжденного, еще не случалось). Спустя несколько дней новый гром: Багиров собрал в Баку всю азербайджанскую интеллигенцию и, не стесняясь в выражениях, обрушился на вице-президента Академии наук.

Под свои обвинения партийный вождь подвел теоретическую базу. Во всем, оказывается, был виноват Шамиль, воевавший с царем и в первой половине XIX века возглавлявший движение горцев на Кавказе. Как теперь следовало знать, Шамиль — иностранный агент. Заодно движение кавказцев объявлялось реакционным и националистическим, находившимся на службе у английского капитализма и турецкого султана (чуть позже доклад Багирова в виде научной статьи был опубликован в журнале ЦК КПСС «Большевик» под названием «К вопросу о характере движения мюридизма и Шамиля»).

После собрания актива интеллигенции Кашкай надолго заперся в кабинете — решил «перелопатить» монографию Гусейнова. Ничего крамольного в монографии, подаренной автором, он не обнаружил. Некоторые фрагменты исследования ему были знакомы по прежним статьям автора. Он писал об интересе, проявленном В. Белинским к азербайджанскому ученому и поэту М. Топчибашеву, и о том, что связывало русского академика М. Павлова с азербайджанским ученым и просветителем Гасанбеком Зардаби. В работе дано подробное изложение взглядов Г. Бакиханова и А. Казембека, содержатся блестящие комментарии к ним. Тридцать печатных листов монографии, в которой Шамилю посвящено около двух с половиной страниц.

Кашкай еще и еще раз вчитывается в страницы, посвященные М. Казембеку. Гусейнов остановился на его статье «Мюридизм и Шамиль», опубликованной, как выясняется, в 1860 году в журнале «Русское слово». Как тут не подумать: царь не знал, что Шамиль был агентом, наймитом капитализма? Выходит, и Казембек до Гейдара Гусейнова был единомышленником Шамиля?!

— Я не специалист по вопросам философии или истории, но Гусейнов рассматривает движение Шамиля как социальное явление и считает, что оно было направлено против колониального гнета царизма и местных феодалов. В чем тут отход от марксизма-ленинизма?

Новый президент Юсиф Мамедалиев грустно смотрит на академика.

— Я тоже не специалист по этим вопросам. Лучше Гусейнова никто не разбирался в политической философии. Он мог бы сам внести ясность в возникшую проблему. Из его выступления на собрании следовало, что оценки, которые он дал мюридизму и движению Шамиля, не расходились с теми, которые приняты в советской исторической науке. Но история — не геология и не химия. Отношение к событиям далекого прошлого часто бывает разным и, увы, нередко меняется.

Гейдар Гусейнов так и не появился в Академии. Газеты разразились статьями, из которых неискушенный читатель мог сделать только один вывод: философ, оказывается, был единомышленником и пособником головореза Шамиля, к тому же — агента международного империализма!

Наступила пора летних экспедиций. Где-то в предгорьях Малого Кавказа и застала Кашкая весть о его самоубийстве.

Вернувшись в Баку, он молча выслушал печальный рассказ Доры Соломоновны о том, как хоронили знаменитого ученого, — наскоро, без каких-либо церемоний, словно убирали с глаз долой опасную улику. Прощались с покойным только близкие. Кому-то из знакомых запретили являться на похороны, другие сами побоялись прийти.