Мир без Стругацких

– А энтот кто? – вопросило занятое делом полушарие, имея в виду сумрачного жантийома в сером плаще, неотрывно тянущего кактусовое пиво чрез соломинку – верх пижонства, в излюбленном Яковом трактире «Васильевский Стиляжник» граничащий с обсценностью; да что там – даже студиозусы в ревельской «Ольдеганзе» эдакого бесстыдства себе не позволяли.

– Сего не знаю, – кратко ответствовал граф. – Напомню кстати, что мы с вами здесь по государственному делу, оттого считать ворон, облака и всяческую рвань не следует. Наш крючок алчет крупной рыбы. Садимся, мон шери, – и граф повелительно указал на столик под венецианским зерцалом, грустно отображавшим убогость интерьера. – Обсудим козоза…

В оный момент рутину «Кантинуума» вспорол утробный и леденящий жилы своею потусторонностию вопль. Кричала, очевидно, младая дева где-то в стороне пыхавшей марьиванной кухни. Яков оборотился. Невтоновы грушеньки под запаутиненным потолком разом вспыхнули, сообщив зрачкам несусветную резь, и погасли навек. Певучий старичок оборвался на полузвуке. Установились тьма и тишь, нарушаемая токмо ленивым поскрипыванием кожаных штанов (по направлению судя, то почёсывало зад кемарившее хозяйко борделя). И в этой-то тиши мгновение спустя заорали вновь, потустороннее прежнего.

«Демуазель в детрессе!» – не сговариваясь, сообчили друг дружке полушария. И случилась между ними следующая конверсация:

ЛЕВОЕ ПОЛУШАРИЕ: И какой же странный вопль! Никогда такого не слышало. Обертоны не имут аналогов…

ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ: Чайкою али зверем кричит!

ЛЕВОЕ ПОЛУШАРИЕ: Я б воздержалось покамест от выводов.

ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ: Ах – льзя ль вообразить: марсияночка здесь и в беде! Когда ещё выпадет такой шанс, когда ждать милостей от Фортуны!

ЛЕВОЕ ПОЛУШАРИЕ: Окстись, какая марсияночка? Ты в Аресбурхе, это всё бабьи сказки, куда ты, постой!..

ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ: Спасти принцессу марсиянскую от многоруких супостатов! Скорее! Бегом! Дверь! Успеть бы! Кастрюли! Как пахнет марьиванной! Ах! Я лечу! Воздух! Снова крик! Где? Ах, вот она! Вот она!

Яков, опомнившись, бежал по задам непонятных улиц к заветной цели: впереди, в полусотне саженей, семенила по пыльной дорожке означенная демуазель, пребывавшая не иначе как в трагичнейшем детрессе, ибо за нею гнался, занимая позицию между девой и ея спасителем, злодей – тот самый жантийом с большой дороги, любитель пива из кактусов, в сером, трепыхавшемся на бегу плаще.

Правое полушарие, раз такое дело, принялось решать чисто физический экзерсис: даны на прямой линии три точки, обозначаемые Э, Р и Д, то бишь Эрой, Разбойник и Дева; дистанция от Р до Д сокращается как бы не быстрей, нежели от Э до Р; необходимо, стало быть, поднажать. И Яков поднажал, понукаемый гормоном предвкушения марсиянского знакомства. Что вело его – желанье спасти деву, или врождённая страсть к справедливости, или образ тройной груди – чёрт не разберёт; не станем и мы.

Разбойник уступал уноше в проворстве, диспозицья менялась на глазах, и вот уже точки Э и Р слились прежде Р и Д. Сжались сами собою кулаки. Аксьон, ещё аксьон! Серый плащ повержен! Демуазель, сопя и подрёвывая, замерла чуть поодаль. Возложив ногу на бестрепетную разбойничью тушу, Яков поклонился, когда его хватил нежданный приступ робости. Полушария рождали не благородную речь, но младенческий лепет, сдобренный реминисценциями к читанным взахлёб книжкам.

– Весьма рад… наша встреча под луною… под лунами… сей ночью… – бормотал Яков. – С вами, о волоокая Аэлита… Пурпуроперстая Эоэлла… Дея… Лея… Я, от нежности млея… блея… не смея… эльфическая Алла Три-Эль… Весперата… Эвданаль… Чараганди…

– Ежли вы эдак демандуете о прозвании моем, – сказала дева спокойным, о, слишком спокойным голосом, кой ныне лишился всякой странности, чужеродности и марсиянистости, обретя взамен стальные нотки эуропейской матроны, – так я зовусь Гинемаха-Гинемеда фон унд цу Лорапальмер. Именующие меня Гиги молодцы живут недолго.

Яков утерял разом и дар, и подвиг, и отчаяние великорусской речи. Повеяло на него, против воображённой ранее чужепланетности, чем-то человечьим. Навроде ивашкиного духа, учуянного одноногой ведьмой в куролапой избе народного сказания.

– Что же касаемо до вас, мон сальватёр, – не без эронии молвила Лорапальмер, – кто вы есть такой?

– Я… Яков. Яков Понти, расейский подданный. К-корнет. Ш-штандартенфюрер, – перевёл он зачем-то на немчинский, хотя фон унд цу владела великорусским яко родным. «Убьёт меня Ксеномондов. Чую, что не быть мне живу. Ох, чую».

Разбойничье тело под ступнёю шевольнулось, сбросило незадачливую ногу, поднялось, расправило плащ, по-пёсьи отряхнулось и посмотрело Якову в глаза. Гинемаха-Гинемеда упругою походкой подошла и положила руку злодею на широченное плечо. Да как же мы с таким справились двумя ударами, спросило левое полушарие. А грудь у ея всё ш таки тройная или как, поинтересовалось правое. Яков скосил глаза и попунцовел до волосяных луковиц.