По неписаным правилам, которые Семён Львович сам себе установил и старался строго соблюдать, он должен был обмывать гонорар в ресторане ЦДЛ, угощая богемных шлюх и штатных стукачей, а также орду неизменных завистников и прихлебателей. Должен был бы – но почему-то сегодня, душным июньским вечером, он сидел за столиком в саду «Эрмитаж», только что снова заказав двести грамм коньяку.
Поставив стопку на стол, он поднял голову и посмотрел на облака, плывущие по темнеющему летнему небу. «Как там у Лермонтова? – подумал Семён Львович. – Тучки небесные, вечные странники… вечно-свободные, вечно-голодные… и дальше что-то про тайную зависть и явную злобу, которые гонят их… куда, кстати? Ах да,
Так да, солнце садится на западе, значит, север – вон там, а юг, соответственно, наоборот.
Семён Львович ещё раз взглянул на небо: не внемля руководящим указаниям М.Ю. Лермонтова, облака плыли вовсе не с севера на юг. Подгоняемые ветром, веющим в небесной выси, они, словно бесформенные вагоны бесконечного призрачного поезда, одно за другим плыли на восток – и почему-то этот факт вселял в Семёна Львовича какую-то безотчётную тревогу.
Тревога эта была с ним почти весь день – вероятно, именно она заставила его изменить маршрут и вместо привычного Дома литераторов загнала в сад, где никто не знал его и где он в одиночестве приканчивал уже второй графинчик. Каждый раз, когда Семён пил коньяк, он вспоминал, как несколько лет назад врач из Кремлёвской больницы, пользовавший его скорее по знакомству, чем в соответствии с положением Семёна Львовича в неписаной табели о рангах, принёс ему две бутылки французского коньяку – сказал, что для поднятия аппетита. Впрочем, какой уж там аппетит – тем летом Семён чуть не умер, незнамо где заразившись золотистым стафилококком. Теперь он гордился этой историей неслучившейся смерти и взаправдашнего воскрешения, охотно рассказывая её во время цэдээловских попоек или встреч с читателями. Дойдя до двух бутылок, он обычно тяжело вздыхал и с лёгкой горечью в голосе говорил: «Те, кто знает меня, могут понять, как мне было плохо: обе бутылки несколько месяцев стояли у меня на шкафу нетронутые». У истории, разумеется, был счастливый конец – врачи спасли жизнь замечательному советскому писателю, новых книг которого, как известно, ждали миллионы благодарных читателей. «Эти врачи… они были совершенно замечательные люди, великолепные просто, гениальные. И я им вечно буду благодарен, вечно буду кланяться в ноги
Вот и сегодня он знал, что эта ночь будет беспокойной, исполненной кошмаров и галлюцинаций. С каждой рюмкой коньяку тревога нарастала, и Семён с опаской косился на свой модный портфель-дипломат, который, сверкая матовой поверхностью, расположился на соседнем стуле, словно молчаливый собутыльник.
Может, забыть его здесь? Ха, ещё не хватало! Что за глупость! Можно же просто открыть, вынуть оттуда проклятую тетрадку и, выйдя из сада, небрежно выкинуть в ближайшую урну. Вот и всё, никто ни о чём не узнает. А кто спохватится – так рукописи не рецензируются и не возвращаются, это у нас в каждом номере написано, жалобы не принимаем, учёт самотёка не ведём.