Мир без Стругацких

– Ну, ты понимаешь, у меня тут, в Москве, одна очень прекрасная девочка… Цветочек!.. Но когда я её… – он употребил как нечто совершенно естественное грубое непечатное слово, – больше двух раз, у меня начинает болеть сердце! А сколько раз ты не боишься?..

Семён редко вспоминал этот случай – в конце концов получилось, что он добровольно вызвался нести со сцены верноподданную чушь и этим заложил основу своей, скажем прямо, неплохой карьеры. За прошедшие двадцать с лишним лет он выступал на бесчисленном количестве собраний и всегда говорил то, что от него ждали партия и старшие товарищи (даже когда это касалось старых друзей), но во всех этих случаях он знал, на что идёт, и не испытывал никакого раскаяния – были правила игры, и он старался их соблюдать. Но тот, самый первый случай ему было неприятно вспоминать: мог же промолчать, никто его не тянул за язык! Этот урок Семён, кстати, усвоил – и за прошедшие годы до совершенства отточил умение хранить молчание, сливаясь с пейзажем или интерьером. Эта стратегия вполне оправдывала себя – не зря говорят, что молчание золото!

Отдельно было обидно, что, если бы он не вызвался выступать тогда, в сорок девятом, он мог бы всем рассказывать фривольный анекдот про Михаила Чиаурели, – а так, увы, приходилось по возможности обходить этот эпизод молчанием.

Семён уже почти дошёл до дома, но тут силы оставили его. Он присел на скамейку, открыл «Кубанскую» и сделал большой глоток. Водка привычно обожгла горло, и Семён вдруг подумал, что ему сейчас примерно столько же лет, сколько было Чиаурели в сорок девятом. «А сколько раз я сейчас не боюсь?» – спросил себя Семён. Уж точно два, но вот два дня назад было три, и хорошо получилось, Маринка была такая счастливая, да и он сам немного гордился собой.

Он глотнул ещё раз, заткнул бутылку и, встав со скамейки, задумался. Ему надо было срочно позвонить – но откуда? До дома было ближе, но вдруг Алевтина уже вернулась? Лучше дойти до метро, там всегда есть свободный таксофон. Чуть дольше, но надёжней – да и в любом случае такси у метро проще поймать. Если всё пройдёт хорошо, он будет у Маринки минут через двадцать.

Этим вечером трёх раз не получилось, только два: первый раз – в прихожей, едва успев снять куртку, а второй – уже совсем ночью, когда закончилась «Кубанская» и пьяная Марина принялась дразнить его:

– Скажи, Сэм, если ты такой умный и талантливый, каким кажешься, то почему ты пишешь такую фигню?

Это была их постоянная тема: Семён считал, что Марине важно доказывать себе, что она спит с ним не потому, что он – известный писатель, а просто потому, что у них любовь, вот поэтому она и подначивала его, стараясь всячески показать, что книги и пьесы, которые сделали Семёну карьеру, не стоят ломаного гроша. Иногда она давала ему почитать то, что писали её друзья – или друзья её друзей. Почти всегда это была слепая машинописная копия, без очков читать невозможно, глаза сломаешь, – да и в очках невозможно, но уже не из-за глаз, просто Маринины друзья писали какую-то заумную чушь. На фоне их творений попытка скрестить Маркеса с Солженицыным, которую Семён читал последние два дня, казалась настоящим шедевром.

– Ты просто боишься, – говорила Марина. – Если бы ты позволил себе не повторять по сотому разу всю эту соцреалистическую дребедень, то, я уверена, у тебя бы хорошо получилось!

Такие разговоры всегда кончались одинаково: Семён начинал делано сердиться и в конце концов набрасывался на Марину, чтобы от шутовской потасовки незаметно перейти к тому, что так интересовало режиссёра Чиаурели четверть века назад. Этим вечером всё прошло по привычному сценарию; когда всё закончилось, Марина положила голову Семёну на плечо и мурлыкающим голоском сказала:

– Знаешь, Сэм, можешь вообще ничего не писать. У тебя есть много других достоинств.

Семён поцеловал её в макушку и приобнял, поглаживая влажную голую спину вдоль трогательно выпирающих позвонков. Так они и уснули – пьяные и довольные, почти счастливые.

* * *

Семён проснулся на рассвете. Вчерашний хмель ещё не успел выветриться, и до начала настоящего похмелья оставался ещё час-другой. Марина спала, свернувшись калачиком, Семён протянул руку к пачке «Космоса», щёлкнул зажигалкой и выпустил облачко дыма под низкий потолок малогабаритной Марининой однушки. Тревога опять вернулась. «С чего бы?» – спросил себя Семён, но ответ он знал: ему приснился сон, и этот сон ему не понравился.