Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641

Король же с самого начала столкнулся в парламенте c внушительной, объединившейся в единый союз оппозицией, которая была представлена его оппонентами и шотландцами. В сложившихся обстоятельствах было опрометчивым со стороны лорда – хранителя печати Финча попытаться в первый же день заседаний оправдать летнюю войну, заявив, что король начал ее не по совету одного или двух министров, а согласно решению всего его Совета. Произнеся эту речь, он бросил тень на верных слуг короля и не дал Карлу опереться в парламенте даже на тех, кто пользовался личной популярностью.

Страффорд, наслаждаясь последними спокойными часами в своем доме в Йоркшире, осудил глупое высказывание Финча. У него сложилось ясное представление о способностях Пима, и его ожидания в отношении нынешнего парламента были далеки от оптимистичных надежд короля. Его неодобрение того, что сказал Финч, показывает, что он искренне надеялся направить гнев критиков короля в возможно большей степени на себя. Архиепископ тоже вряд ли мог избежать их ярость, но Страффорд был более на виду из них двоих за последний год и был твердо уверен, что палата общин непременно обвинит его первым. В своей жизни он видел работу трех последовательно сменявших друг друга парламентов, как они, истощая свои силы, гневно нападали на фаворита короля Бекингема. Теперь ему грозила опасность попасть в ту же самую ситуацию. Но исход обещал быть другим. Король так и не позволил судить Бекингема, так что вина фаворита всегда оставалась под сомнением. Но если этому парламенту будет позволено выдвинуть обвинение против Страффорда, то его члены непременно откажутся от огульного его поношения и предъявят серьезные претензии, основанные, к удовлетворению палаты лордов, на нарушении им закона. Одно дело было безосновательно назвать человека «источником всех зол», как Бекингема, и совсем иное – доказать факт измены Страффорда, получившего прозвище «Черный тиран Том», и это притом, что он не совершил ничего преступного.

Итак, Страффорд принял окончательное решение. Он открыто выступит как человек, ответственный за политику короля, и даст ответ на любые обвинения, которые Пим и палата общин выдвинут против него. И он докажет их несостоятельность.

Он разбирался в законах Англии столь же хорошо, как любой юрист страны, и был в них более сведущ, чем Джон Пим. Он верил, что добрая половина тех обеспокоенных и рассерженных джентльменов, чье недовольство теперь было обращено против него, как виновника всех их бед, будет удивлена и потрясена, когда они увидят всю необоснованнось его обвинения и услышат его аргументы, которые он постарается наиболее доходчиво изложить. Он был уверен, что, несмотря на все расчеты Пима, обвинение, выдвинутое против него, непременно провалится. Если обвинение не будет доказано, палата общин обособится от палаты лордов, и в ней самой произойдет раскол. Это даст королю возможность быстро и с пользой для себя использовать этот момент слабости, он сможет вернуть себе многое из упущенного им, может, даже все. Вероятно, такие мысли были у Страффорда, когда он покидал Йоркшир.

Действительно, он не сильно-то и просчитался. Партия с Джоном Пимом была близка к завершению. Если бы Страффорда поддержали король и придворная партия с той же настойчивостью, как Пима поддерживал парламент, он вполне мог бы добиться успеха; не раз между темным ноябрем 1640 г., когда начался поединок, и ярким маем 1641 г., когда он завершился, временами всем казалось, что Страффорд вот-вот одержит победу.

Джон Пим с самого начала заседаний парламента 3 ноября старался избежать любого неверного шага. К удивлению многих, в течение недели ни слова не было сказано о Страффорде. В первые дни принимались к рассмотрению любые жалобы. Это была правильная стратегия, потому что жалоб на злоупотребления королевского правительства было множество, и самых разнообразных. Позднее Пим смог бы выбрать из них нужную ему, а какую-то оставить без внимания, в зависимости от того, как изменялось настроение в парламенте.

В Коротком парламенте критики короля приняли с полдюжины петиций с жалобами от графств. В первую неделю работы Долгого парламента уже поступило около двадцати петиций, большинство из них было от графств и городов, отдельные – от частных лиц, они были направлены против «корабельных денег», нововведений в области вероучения, приговоров Звездной палаты и монополий. Госпожа Бертон и госпожа Баствик подали петицию с просьбой об освобождении своих мужей, а Оливер Кромвель, депутат от Кембриджа, поднял вопрос о деле Лилберна. К составлению петиций призывали наиболее активные критики короля. Народ не был склонен выражать свои чувства в письменной форме, заявляя о себе в спорах в пивных, на церковных папертях и на рыночных площадях. Но именно в петициях в эту осень несчастливого и тревожного года нашли свое выражение мысли и чувства большого числа королевских подданных.