Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641

Но он ценил доверие своего господина, каким бы несправедливым ни было его наказание. Его коллега, секретарь Вейн, был менее щепетильным; у него также был сын, молодой Гарри, к которому, казалось, он был сильно привязан. Тот был горячим адептом самых необычных религиозных сект и придерживался крайних взглядов в отношении Бога и политики. Старик Вейн был человеком несдержанным, с большим самомнением и ненавидел Страффорда. Весьма вероятно, дома он позволял себе делать намеки и даже рассуждать о том, какие разговоры велись на Королевском совете. Возможно, Уиндебэнк тоже делился подобной информацией с женой и домашними, но никто из них не был пуританином, еще меньше – фанатиком. Более того, старик Вейн, если верить его сыну, оставил заметки о заседаниях Совета, которые были обнаружены среди его частных бумаг. Молодой Вейн, искавший в архиве отца с его разрешения один семейный документ, наткнулся на письменное сообщение о собрании, состоявшемся 5 мая 1640 г., из которого узнал, что Страффорд высказал предложение об использовании ирландской армии против «этого королевства». Вейн сразу оценил важность этого документа и после короткой внутренней борьбы между сыновьей верностью и чувством общественного долга скопировал его для Пима. Джон Пим, чтобы, насколько возможно это было, пощадить чувства молодого Вейна, скопировал документ еще раз, чтобы источник предательства был менее явным.

Всем было известно, что Страффорд планировал переправить в Шотландию ирландскую армию, чтобы нанести удар шотландцам с тыла. Но подобное поведение, какое бы возмущение оно ни вызывало, невозможно было квалифицировать как измену, потому что на тот период шотландцы были в состоянии войны, и Страффорд, занимая пост королевского министра, был обязан рассматривать все средства, с помощью которых можно было победить противника. Его пэры, как бы они ни осуждали его антишотландскую политику, вряд ли могли бы, рассуждая логически, назвать его действия изменой.

Но документ, обсуждавшийся на Совете, копия которого сейчас находилась в руках Пима, можно было интерпретировать более опасным образом. «Ирландскую армию вы можете использовать здесь, против этого королевства…» Какого королевства? Ответа на это в документе не было. А что, если Страффорд, разгневанный поведением Короткого парламента и раздраженный сопротивлением англичан королевской политике, имел в виду не Шотландию, а Англию? Не предлагал ли он направить ирландские войска не на подавление восставших шотландцев, а против непокорных англичан?

Такое толкование было вполне вероятным. Возможно, Джон Пим искренне верил этому. Известная всем безжалостность приемов Страффорда и, в не меньшей степени, широко распространенное мнение, что король вел переговоры с испанскими Нидерландами о предоставлении ими военной помощи, делали такое толкование вполне вероятным. Если эти слова действительно заслуживают доверия, то в таком случае поступок Страффорда носит откровенно предательский характер: он советовал королю начать войну против своих мирных подданных и предлагал средства для этого.

Такова была ужасная цена свидетельства, которое предоставил молодой Вейн. Но как его можно было использовать? Молодой Вейн не желал, чтобы его копание в частных бумагах отца было разоблачено, было бы лучше, если бы старому Вейну было предложено самому свидетельствовать против Страффорда. Палата общин приняла единогласное решение отправить посланца к королю за разрешением под присягой опросить членов Тайного совета, чтобы они рассказали, что произошло на Совете. Просьба поставила короля в затруднительное положение – сложно было представить более возмутительное вторжение в «святая святых» правительства. Но если бы король отказался разрешить это, то его отказ означал бы, что он сомневается в невиновности Страффорда или ему есть что скрывать. Из двух зол он, должно быть, выбрал меньшее, когда 4 декабря дал парламенту разрешение допросить своих советников. Посол Венеции, знавший все хитрости искусства управления Республикой, упоминал об этом требовании палаты общин как о наиболее серьезном покушении на суверенитет короля, когда-либо имевшем место прежде, и говорил о его уступке как крайне неразумной. Несомненно, это решение заставило еще остававшихся ему верных советников усомниться, стоило ли и дальше сохранять ему лояльность, ставить ее выше своих собственных интересов и давать ему совет, который позднее может обернуться против них.