Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641

3 мая в понедельник Пим решил действовать, он был намерен пустить в ход ту информацию, которую ему сообщил Горинг почти месяц назад. Был назначен комитет, чтобы проверить многочисленные слухи о заговоре в армии. В палате общин спикеру Ленталу было дано поручение написать сэру Джону Коньерсу на Север, чтобы заверить его, что солдаты английской армии получат свое жалованье и все их претензии и жалобы будут обязательно рассмотрены. С того самого дня, когда король попытался захватить Тауэр, слухи о назревавшем заговоре распространились по всему Лондону. Заговор по спасению Страффорда, папистский заговор, пороховой заговор – все эти слухи питали лондонцев в «веселом» месяце мае. Все лавки были закрыты, и людские толпы собирались в окрестностях парламента, слышались выкрики: «Требуем правосудия!» Все ловили новости о заговоре, придумывали новости о заговоре. Так продолжалось два дня, и палата общин приняла декларацию, в которой говорилось, что ее члены готовы умереть за истинную протестантскую веру, свободы и права подданных, за власть и привилегии парламента. После того как она была подписана всеми присутствующими, 4 мая ее передали на подпись в палату лордов.

В этой нервной обстановке продолжалась обыденная работа парламента; 4 мая комитет, назначенный расследовать дело Джона Лилберна, сообщил, что его приговор, оглашенный в Суде Звездной палаты, был «незаконным, нарушающим свободу подданного, кровавым, злонамеренным, жестоким, варварским и тираничным деянием». Сам юноша в этот же день был снова арестован за то, что он слишком громко протестовал, находясь в толпе, собравшейся у стен парламента. После допроса он был отпущен, но «свободно рожденный Джон» теперь был обречен на постоянные преследования.

Страффорд наблюдал из Тауэра, как с каждым днем ухудшается ситуация, но был бессилен ее изменить. Должно быть, ему были отчасти известны планы короля относительно армии, так как, когда Карл попытался ввести своих солдат в Тауэр, он предложил сэру Уильяму Бальфуру, заместителю Ньюпорта, взятку в 20 тысяч фунтов, чтобы тот помог ему бежать. Вряд ли бы он решился на это, если бы не тайный намек двора, что король будет приветствовать этот побег. В итоге план провалился.

Палату лордов, которая была раздражена и оскорблена королевским обращением, теперь окружала шумная толпа лондонцев. Надежды на то, что лорды отклонят судьбоносный билль об опале, были ничтожны. Возможно, первый раз за долгие месяцы после своего ареста Страффорд взглянул в лицо смерти. Сам он не боялся умереть, но он опасался за неминуемые последствия его казни для короля. Если билль примут в палате лордов, будет ли король столь решителен перед лицом народного недовольства и наложит на него вето? Если он будет не в состоянии этого сделать, а заявит, что это дело совести каждого, сможет ли корона оправиться после столь катастрофической капитуляции? Страффорд боролся за нечто большее, чем его собственная жизнь. Он боролся за то, чтобы спасти короля от окончательного поражения.

Второй раз за год Карл защищал жизнь одного человека, противостоя воли парламента и разгневанному народу. В январе он добивался отсрочки приговора священнику Гудмену, в итоге жизнь Гудмена была спасена не столько благодаря вмешательству короля, сколько его благородному отказу от королевской отсрочки. Этот поступок Гудмена способствовал тому, что его судьбу должны были решить лорды, и в данных обстоятельствах они не захотели проявить меньшее благородство, чем их жертва.

Знание этого факта могло подсказать Страффорду, какую ему избрать линию поведения в дальнейшем. Он освободил короля от обещания, которое тот больше не мог исполнить.

«Пусть это утешит Вас, Ваше Величество, – писал он из Тауэра, – я понимаю чувства людей, которые все больше распаляются гневом против меня, несмотря на то что Ваше Величество заявили, что я невиновен в измене и что Ваша совесть противится принятию билля. Это ставит меня в очень стесненное положение, моим детям и семье, до сих пор непричастных ни к какому преступлению, грозит гибель. Сейчас я вижу те беды, которые грозят Вашей Священной особе и всему королевству, если Вы и парламент не сможете прийти к взаимопониманию, которое одно может сохранить и короля, и народ. Передо мной две вещи, которые все смертные одновременно ценят и боятся больше всего на свете – это жизнь и смерть.

Сказать, сэр, что я поступаю без внутренней борьбы, значило бы признать, что Бог не видит моих немощей, и призвать несчастье на свою голову и на моих детей. Ради того, чтобы совесть Вашего Величества была спокойной, я униженно прошу Ваше Величество (чтобы предотвратить те несчастья, к которым может привести Ваш отказ) принять этот билль…»