Мир неземной

У меня сохранилось очень немного воспоминаний об отце, да и те, скорее всего, выстроились на основе рассказов матери. Брату на момент расставания уже исполнилось десять, и он помнил все. Я засыпала его расспросами, какие у Чин Чина были волосы, какого цвета глаза, какого размера руки, какого он был роста, чем пах. Поначалу Нана терпеливо на них отвечал и неизменно заканчивал рассказ словами: «Скоро сама увидишь».

Первый год, пока мы все еще верили, что Чин Чин вернется, мы из кожи вон лезли, стараясь сохранить тот же самый уклад жизни. Вот приедет отец семейства и увидит привычный дом. Мама, которая всегда придерживалась строгого распорядка, за исключением совсем вопиющих случаев, иногда, сталкиваясь с этими самыми случаями в нашем исполнении, кричала: «Ну погоди, вот отец вернется!..» И внушаемого этим обещанием страха хватало, чтобы приструнить нас с братом.

Нана с головой ушел в соккер. Пытался выбиться в более серьезную лигу, сколотить команду. Они занимались каждый день и ездили на игры в Атланту, Монтгомери, Нэшвилл. Маме приходилось нелегко, ведь оплата формы, экипировки и транспортных расходов ложилась на плечи всех родителей. Хуже того, каждому требовалось сопровождать команду по меньшей мере в одной игре на выезде.

В день нэшвиллской поездки маме не с кем было меня оставить. Она уже выбрала отгулы на работе. На тот момент мать трудилась сиделкой у двух семей, Рейнольдсов и Палмеров, и пусть никто из них не третировал ее так, как мистер Томас, работы стало в два раза больше, а вот оплаты – нет. У моего отца был более регулярный график, поэтому обычно он сидел со мной, пока мать бегала от Рейнольдсов к Палмерам и обратно. Когда Чин Чин ушел, мама стала поручать меня старой бейджанской женщине, креолке, дочь которой знала по своей компании. Я любила старушку, жаль только, имя позабылось. От нее пахло свежим имбирем и гибискусом, и еще долгое время эти запахи вызывали в памяти ее образ. Мне нравилось сидеть у нее на коленях, прижиматься к мягкому животу и чувствовать, как он колеблется, когда она дышит. Нянька всегда держала при себе имбирные конфеты и так часто засыпала, что мне было проще простого порыться в ее сумочке и украсть одну штучку. Если старушка просыпалась и ловила меня, то шлепала или пожимала плечами и смеялась, и я смеялась вместе с ней. То была наша маленькая игра, и я обычно выигрывала. Но в день игры в Нэшвилле нянька вернулась на Барбадос, чтобы присутствовать на похоронах своей подруги.

Всю дорогу в автобусе я ехала на коленях матери. Она собрала в сумку-холодильник апельсины, виноград, соки и небольшие бутылочки с водой. Накануне вечером мама вручную стирала джерси Нана, потому что машина с пятнами от травы не справлялась. Мать вообще не доверяла автоматике. И посудомойкам тоже. Как она часто повторяла, если хочешь, чтобы все вышло как следует, сделай это сам.

Команда Нана звалась «Торнадо». Помимо брата в ней был еще один чернокожий парень и двое корейцев, поэтому Нана не приходилось единолично сносить нападки злых ограниченных родителей. Он по-прежнему считался лучшим игроком, продолжал выслушивать гадости, отчего не один рассерженный отец получил красную карточку, но хотя бы от одиночества не страдал.

В автобусе я не могла усидеть на месте. То было лето перед тем, как меня отдали в садик, почти год спустя после ухода Чин Чина. Я чувствовала, что конец моей свободы близок, и бесилась пуще прежнего. Не раз и не два соседи приводили меня домой после очередной проказы, и мать, отчаявшись, махнула рукой на свои прежние угрозы. Я носилась по салону. Дергала за волосы ребенка впереди, пока тот не взвыл. Угрем извивалась в руках матери, пока та меня не отпускала. Дорога от Хантсвилла до Нэшвилла занимала всего два часа, но я задалась целью, чтобы каждый пассажир запомнил каждую ее минуту.

Мама бесконечно извинялась перед другими родителями и бросала на меня выразительные взгляды, мол, я не могу отшлепать тебя на глазах у всех этих белых людей, но погоди у меня. Мне было плевать. Если наказание и так неизбежно, чего его бояться? Последние пятнадцать минут я во все горло орала детскую песенку, пока остальные пассажиры со стоном затыкали уши. Нана не обращал на меня внимания. Он уже успел в этом наловчиться.

Когда автобус зарулил на парковку, там нас ожидали двое судей в непрактичных ковбойских шляпах.

Ребята с родителями поспешили покинуть салон, явно торопясь избавиться от моего общества, но я уже прекратила петь и немного успокоилась. Брат сидел у окна аварийного выхода, неудобно прижавшись лбом к красной перекладине.

– Нана, идем, – позвал кто-то из парней, но брат не сдвинулся с места, лишь слегка бился о перекладину, снова и снова, пока в автобусе не остались только мы трое. Мать, Нана и я.

Мама втиснулась рядом с братом, усадила меня к себе на колени, взяла Нана за подбородок, развернула к себе и спросила на чви:

– Нана, что с тобой?