Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

Однажды я вспомнил об этом, когда Светличная, с которой мы встретились в Будапеште на съемках, стала вдруг благодарить меня за то, что в отеле мы успели поужинать вместе:

— Я бы, наверное, не смогла объяснить им, что счет надо перевести на номер комнаты.

— И что? Осталась бы без еды?

— Да. Я бы сидела в номере. У меня есть вода. И потом я бы приняла снотворное… А утром бы пошла на шведский стол. И позавтракала…

Вот ведь парадокс: в памяти зрителей она осталась в основном разбитной блондинкой из знаменитой кинокомедии «Бриллиантовая рука»…

* * *

Сейчас-то уже не так. Сейчас этой оторопи уже, слава богу, давно нет. А раньше человек из телевизора или лицо с открытки, встреченные в метро или на улице, холодили сердце, лишали дара речи. Стыдно признаться, но многие из тех, с кем мне потом выпадало счастье хоть однажды делить сцену в театре или на эстраде, в молодости приводили меня в состояние, близкое к ступору. Так было с Райкиным, Быстрицкой, Смоктуновским, Ульяновым…

Я до сих пор не вполне понимаю, отчего возникает этот восторг перед человеком, которого ты привык видеть на экране…

Отчетливо помню, когда меня, еще безлошадного, стали узнавать на улицах. Это случилось на следующий день после эфира «Магдалины». Ощущая на себе знаки чужого внимания, я вдруг понял, что все, что мне казалось привлекательным в моей профессии, кроме нее самой, разом потускнело. Мне не очень понравилось быть «знаменитым» в автобусе, в магазине, на рынке.

Нечто похожее я однажды пережил в детстве, когда мою шею покрыл какой-то страшный дерматит. Все пялились на меня, а я готов был провалиться сквозь землю.

Кстати говоря, в первые годы в Москве я встречал в метро тех, с кем сейчас повязан теплым знакомством: Ахеджакову, Гафта… Я понимал, что им неудобно, что этот выход «в люди» — каждый раз маленький, но неизбежный дискомфорт. То, что ты делаешь вид, будто не видишь, что тебя замечают и разглядывают, лишь усугубляет неудобство и сообщает какой-то фальшивый тон твоему поведению.

В училище на первом курсе кто-то из педагогов однажды предложил каждому из нас провести несколько минут на площадке, абсолютно ничего не делая, под пристальными взглядами сокурсников. Большей пытки никто из нас не смог бы придумать!

* * *

— А вы в шахту когда-нибудь спускались? — Дама в шубе встала как неотвратимость, во весь рост, когда самолет закончил руление.

Еще в Усть-Каменогорске она объявила всем в зале ожидания, что я — Шифрин, и я едва успел закрыть вслед за повернувшимися ко мне головами дверь туалета.

Когда я вышел оттуда, дама приготовила новое объявление:

— Приветствуем вас на нашей земле! — и наставила на меня огромный андроид.

Счастье быть запечатленным на фоне двери с нарисованным джентльменом в цилиндре было порушено нерасторопностью моей благодетельницы: я быстро зашагал к своему месту, и она не успела сделать памятный снимок благополучно пописавшего артиста.

В бизнес-классе мы оказались вдвоем: когда она заходила в салон, я даже не смог как следует разглядеть ее за выдающейся шубой. Про одну такую великаншу Трушкин написал в одном монологе: «Если наступит нечаянно, одна радость — смерть будет мгновенной».

Дама оповестила салон, что в этот раз ей отчаянно повезло — она будет лететь с самим Шифриным, а одной проходившей мимо меня пассажирке даже посочувствовала, что той небось пришлось бы сробеть, если бы она села рядом.

Но не такова она! Когда путешественники более или менее расселись, дама со смартфоном, севшая прямо за моим креслом, вновь нарисовалась передо мной — таким образом, что, окажись мы на солнечной поляне, меня бы накрыло тенью от нее и ее исполинской шубы.

Смартфон был наставлен прямо на меня.

Я как можно мягче попросил:

— Пожалуйста, не делайте этого. Я же не пальма. Разве можно фотографировать человека без разрешения?

Дама изобразила неловкость, убрала телефон и села на место, причитая:

— Откуда я знала, что нельзя. Извините, пожалуйста. Мы же — деревня.

Я проснулся, когда самолет подлетал к Домодедово. В момент, когда пришло время доставать дорожные сумки, мой директор уже был рядом.

— Вы не хотите извиниться? — громко спросила дама, как бы призывая директора в свидетели еще неведомой ему драмы.

— За что? — рассеянно спросил я.

— Вы в шахту когда-нибудь спускались? Вы, между прочим, живете за наш счет…

Директор встал между мною и дамой.

— А что, он — Господь Бог? — Дама за четыре часа полета, кажется, приготовила длинное выступление…

Я опешил и даже не сумел удивиться этому накопленному гневу — всего лишь из-за одной на самом деле никому не нужной фотографии.

— Пожалуйста, не отвечай ей, — сказал мне директор, — она еще укусит.

Дверь самолета открылась на трап. Мы вышли первыми и пошли к большому автобусу, где должны были собраться все те, за счет кого я живу, дама зашагала вслед за нами — к маленькому, чтобы оказаться в нем единственной пассажиркой из бизнес-класса.

* * *