Мировая революция. Воспоминания

6 марта я простился в особом обращении с чешскими соотечественниками, 7 марта с войском. Мне было нелегко оставлять войско и Отделение Национального совета в России, но я знал, что ехать на Запад необходимо. В чешском лагере добились соглашения, хотя некоторые руководящие особы и не были вполне удовлетворены; но ввиду наставшего положения я не ожидал, чтобы они могли вредить. Армия была вполне едина и бодра духом. Я ожидал, конечно, много различных затруднений на ее долгом пути, но я был убежден, что войско, не вмешиваясь в русскую жизнь, без вреда прибудет на корабли. Одной из главных причин, почему я торопился на Запад, было еще стремление приготовить пароходы для отъезда во Францию.

Перед отъездом из Москвы, уже в поезде, я дал секретарю Клецанде полномочие для политических переговоров. С Клецандой я работал довольно долго, и он был посвящен во все подробности нашей заграничной деятельности. Мы рассмотрели всевозможные затруднения, которые я только мог предвидеть. Мы должны были ожидать затруднений с транспортом, так как дороги были уже в плохом состоянии; благодаря этому опять могли возникнуть затруднения с продовольствием и квартированием. Я ожидал затруднений от местных советов. Я видел на примере Москвы, как большевистский режим еще не был централизован и как Россия день ото дня распадалась на более или менее автономные части. Здесь нам грозили всяческие неприятности. Могли для нас возникнуть затруднения и вследствие борьбы русских партий между собой. Как раз когда я уезжал, ожидалось если не восстание, то по крайней мере энергичное вмешательство партии социалистов-революционеров в московскую большевистскую администрацию. Я не ожидал от предприятия никакого успеха; Клецанда в случае, если бы в Москве дошло до антибольшевистского восстания, должен был точно держаться директивы: в русские дела не вмешиваться.

Я упомянул о социалистах-революционерах: в Москве тогда был Савинков; об этом мне сообщил один знакомый, который и спросил, не хочу ли я поговорить с Савинковым. В своей книге о России я посвятил философским романам Савинкова целый отдел, и мне было интересно поговорить с автором «Коня бледного». Я был разочарован: политически – он неправильно судил о положении России и недооценивал силы большевиков; философски и морально – не дошел к пониманию значительной разницы между революцией и личными террористическими актами. Он не понимал разницы между войной и революцией, наступательной и оборонительной, морально не поднялся над примитивизмом кровавой мести. Позднейшее развитие Савинкова – он служил даже Колчаку – показало его слабость – слабость террористического титана, ставшего Гамлетом.

Большевики заключили с немцами и австрийцами мир, в котором было поставлено условие, что большевики не разрешают в России никакой агитации против немецкого правительства, государства и войска – благодаря этому немцы могли требовать от большевиков всевозможных неприятных мер по отношению к нам. Наконец, мы могли ожидать затруднений для нашей армии оттого, что у союзников о России и по отношении к России не было единообразного плана, собственно, не было вообще никакого плана.

Обо всех этих и иных возможностях мы сговорились с Клецандой в Москве до мельчайших подробностей. В случае, если бы на нас в России или Сибири напала какая-либо из партий (большевики), то в моих письменных инструкциях стояло: энергичное сопротивление! Мы условились с Клецандой также о различных наших людях, как и кем воспользоваться в армии и в Отделении Национального совета. К великому прискорбию, мы так неожиданно потеряли Клецанду. 28 апреля он умер в Омске.