Мишкина каша

Поскольку радость в чувстве комического возникает как результат осуждения, то есть является позже, то и ощущается она нами явственнее, определённее, чем само осуждение. В той молниеносной смене чувств, которая происходит в нашей душе, сознание, видимо, улавливает и фиксирует лишь последнее, более позднее чувство. Может быть, в данном случае имеет значение и то, что радость — чувство более яркое, чем та степень осуждения, которая её обусловливает. Всем этим, возможно, и объясняется, что человек, испытывающий чувство комического, то есть смеющийся осуждающим смехом, всегда явственней ощущает элемент радости, не ощущая или почти не ощущая элемента осуждения в своём чувстве, в то время как осмеиваемый ощущает довольно остро элемент осуждения, не ощущая при этом никакой радости.

Хотя в чувстве комического эмоция осуждения и предшествует эмоции радости, но первая всё же не кончается с наступлением второй, в результате чего обе как бы сливаются в одно чувство, как бы взаимно проникают друг в друга. Человеческое сознание устроено так, что в нём могут уживаться одновременно разные чувства, но, по-видимому, только в том случае, если одно не подавляет другое, то есть если они не слишком противоположны по своему содержанию. Если жизненное явление вызовет у нас слишком сильную эмоцию осуждения, то она может подавить эмоцию радости. В этом случае нами будет владеть лишь чувство строгого осуждения, гнева, неприязни, отвращения, негодования, но не чувство комического. Можно предположить, что требуется какая-то заметная, ощутимая степень осуждения, чтобы вывести нас из равновесия и вызвать эмоцию радости, выражающуюся в смехе. Если осуждение будет минимальным, малозаметным, оно не произведёт нужного действия, эмоция радости не образуется, и смеха не будет.

Может быть, действие хорошей шутки, остроты или насмешки объясняется именно тем, что, фиксируя наше внимание на смешной стороне явления, они добиваются известной степени осуждения. Чем определённее, значительнее будет осуждение, тем больше окажется радостная эмоция и тем активнее будет смех. Однако, как мы уже видели, эмоция радости будет расти не беспредельно, так как слишком большое осуждение начнёт её подавлять, уменьшать.

Зависимость эмоции радости от эмоции осуждения можно было бы изобразить в виде кривой. Сначала эта кривая движется вдоль горизонтали, на которой откладываются числовые значения эмоции осуждения, затем, после известного «порога чувствительности», кривая начинает крутой подъём вдоль вертикали, на которой откладываются числовые значения эмоции радости; на определённой высоте подъём кривой, однако ж, приостанавливается и она даже несколько загибается книзу, напоминая всем своим видом что-то вроде гусиной шеи с головою и клювом. Конечно, у каждого человека может быть своя такая кривая («кривая смеха»), отличающаяся различной длиной, крутизной, величиной порога чувствительности, что зависит от характера, темперамента, развития, ума и других параметров смеющегося. У одних людей кривая смеха поднимается очень круто, под углом этак градусов девяносто. Такие люди смеются бурно, как бы взрываются. У других людей действующий отрезок кривой поднимается очень полого. Этих рассмешить очень трудно. Многое также зависит и от порога чувствительности, различного для разных индивидуумов. В общем, здесь возможны многие варианты.

8. Смех злорадный и эгоистический

А теперь поговорим о злорадстве.

Недавно один мой приятель со смехом рассказывал о нашем общем знакомом поэте, которого изругали, как он выразился, в газете за написанные им стихи. Сам приятель, как оказалось, статьи не читал, а только слыхал о ней, но его смех свидетельствовал о неподдельной, искренней радости: глаза его блестели и подёрнулись влагой, плечи тряслись, весь он ходил ходуном и даже не замечал, что такое откровенное проявление радости в данном случае не очень уместно.

— Так ему (то есть этому нашему знакомому поэту) и надо! — отсмеявшись, закончил он. — За последнее время он так стал задирать нос, что к нему и не подступись.

Приятелю моему, как видно, доставляло радость именно то, что с его ближним случилось зло, и поэтому его смех нельзя назвать иначе как злорадным. Если бы в газете отругали какого-нибудь другого поэта, который никогда не задирал перед ним нос, это, может быть, и не доставило бы ему такой радости, может быть, даже доставило огорчение. Здесь всё дело было в том, что заносчивость поэта мой приятель посчитал за личную для себя обиду и случившееся с ним зло воспринял с радостью как подходящую расплату за эту обиду.