Моби Дик

When I think of this life I have led; the desolation of solitude it has been; the masoned, walled-town of a Captain's exclusiveness, which admits but small entrance to any sympathy from the green country without-oh, weariness! heaviness! Guinea-coast slavery of solitary command!-when I think of all this; only half-suspected, not so keenly known to me before-and how for forty years I have fed upon dry salted fare-fit emblem of the dry nourishment of my soil!-when the poorest landsman has had fresh fruit to his daily hand, and broken the world's fresh bread to my mouldy crusts-away, whole oceans away, from that young girl-wife I wedded past fifty, and sailed for Cape Horn the next day, leaving but one dent in my marriage pillow-wife? wife?-rather a widow with her husband alive!	Я думаю об этой жизни, которую я вел, о пустынном одиночестве, о каменном застенке капитанской обособленности, так скупо допускающем извне сочувствие зеленого мира, -о гнетущая тоска! о Гвинейское рабство капитанского самовластия! - когда я думаю обо всем этом, о чем я до сих пор только наполовину догадывался, ясно не сознавая того, что было, -как я сорок лет питался сухой солониной - этим символом скудной пищи моего духа, когда даже беднейший обитатель суши имеет каждый день свежие плоды к своему столу и преломляет свежий хлеб этого мира, покуда я ем заплесневелые корки, вдали за многие тысячи океанских миль от моей молодой девочки-жены, с которой я обвенчался, достигнув пятидесяти лет, а на следующий день после свадьбы отплыл к мысу Горн, оставив лишь одну глубокую вмятину в моей брачной подушке; жена? жена? вернее, вдова при живом муже!
Aye, I widowed that poor girl when I married her, Starbuck; and then, the madness, the frenzy, the boiling blood and the smoking brow, with which, for a thousand lowerings old Ahab has furiously, foamingly chased his prey-more a demon than a man!-aye, aye! what a forty years' fool-fool-old fool, has old Ahab been!	Да, да, Старбек, я сделал вдовой эту бедную девушку, когда женился на ней. И потом, все это безумство, все неистовство, кипящая кровь и пылающий лоб, с какими вот уже тысячи раз пускался в отчаянную, пенную погоню за своей добычей старый Ахав, - скорее демон, чем человек! Да, да! каким же отчаянным дураком -дураком, старым дураком - был старый Ахав все эти сорок лет!
Why this strife of the chase? why weary, and palsy the arm at the oar, and the iron, and the lance? how the richer or better is Ahab now?	К чему надрываться в погоне? К чему натруживать и выворачивать веслом руки, и гарпуны, и остроги? Разве стал от этого Ахав лучше или богаче?
Behold.	Взгляни.
Oh, Starbuck! is it not hard, that with this weary load I bear, one poor leg should have been snatched from under me?	О Старбек! Разве не страшно это, что я со всем своим тяжким грузом должен был остаться лишь на одной ноге?
Here, brush this old hair aside; it blinds me, that I seem to weep.	А, дай-ка я откину свои старые волосы, они лезут мне в глаза и вызывают слезы, будто я плачу.
Locks so grey did never grow but from out some ashes!	Какие они седые, наверно только из серого пепла могли бы вырасти такие.
But do I look very old, so very, very old, Starbuck?	Но разве я кажусь очень старым, Старбек, таким уж очень, очень старым и дряхлым?
I feel deadly faint, bowed, and humped, as though I were Adam, staggering beneath the piled centuries since Paradise.	Я чувствую себя смертельно измученным, согбенным, сгорбленным, точно Адам, спотыкающийся под тяжестью веков со времен рая.
God!	Бог!
God!	Бог!