Модэ

И двигались они до глубокой темноты, и спали, не разводя костра. Наутро Ашпокай заметил, что Салм подпоясался трехцветным поясом, как настоящий ашаван. Они не произнесли ни слова, Ашпокаю казалось порой, будто они охотники и идут к звериной тропе.

«Он держится ко мне ближе, чем на три шага, – думал Ашпокай, – и не зовет меня “Ариманово семя”. Странно это, но так нужно, наверное…»

Прошел день, потом другой, к третьему закату путники вышли к кургану, провалившемуся, размытому, заросшему травами и крыжовником. Темным горбом поднимался он среди дикого поля.

И тогда Салм заговорил:

– Знаешь, что это за место?

– Это… – Ашпокай задумался. – Кажется, это курган Атара-Пая. Какой же он старый!

– Верно. Это курган бога Атара. Это место особое. Оно нам и нужно.

Потом наступило молчание, которое длилось очень долго, но Ашпокай не осмелился его прервать.

Наконец разбойник заговорил опять:

– Меня зовут теперь Салм, но прежде звали просто «магуш» или «ашаван». Прежде я обладал властью отгонять злых духов и исцелять больных. Но Ардви было угодно сделать из меня налетчика, человека степей. Я грабил купцов и сам водил караваны через пустыню. Воды Ардви донесли меня и до вашего края, где забыто имя господа моего Ахура-Мазды. И здесь я вспомнил, увидел… Три ночи я не говорил с тобой, молодой волк, а теперь говорю: боги ваши сошли в курганы, но они оставили вам свои имена. Их души живут в сердцах достойных людей, и Михра прежде обладал таким великим сокровищем, но отказался от него по своей воле. Он стер со своих губ тайное имя, – здесь Салм понизил голос, – Соруш.

Ашпокай не слышал тайного имени брата с самой ночи Посвящения. Ему показалось, что небо вдруг стало пасмурным и с севера подул ледяной ветер. Равнина заходила темными волнами, и что-то холодное обступило курган.

Салм развязал свой трехцветный пояс, достал из-за пазухи какие-то плошки, травы, узелки и велел Ашпокаю достать флягу с кислым овечьим молоком.

– Много лет не готовил я этот отвар, – сказал Салм. – И впредь никогда больше не буду. Силы мои уже не те, ум потерял прежнюю остроту. Если зелье не выйдет, мы останемся в мире духов, в Серой степи, навечно.

Он поднял пояс, растянув его над головой, и начал произносить молитву на незнакомом языке. Он смутно напоминал Ашпокаю родную его речь, но было в нем много странных звуков и слов, от которых бежали по спине мурашки.

Пес ходил тут же, фыркая и ворча на холодный ветер.

– Видишь, у пса моего черные пятна над глазами? – сказал Салм между делом. – Это вторые его глаза. У нас нет таких глаз, пока мы не выпьем отвара хаомы. Ты выпьешь ее, и у тебя тоже будут вторые глаза.

Он достал из-за пазухи кожаный мешочек, сковырнул длинным ногтем глиняную пробку и выплеснул в самую большую плошку какой-то настой.

– Сок хаомы, – произнес он, и голос его дрогнул. – Не выдохся, надеюсь…

Потом Салм толок и растирал траву, молол ее в плошках каменным пестом, заливал и ополаскивал водой. Ашпокай следил за ним, затаив дыхание. Он не знал, что ему нужно сделать или сказать, и потому просто молчал. Салм не смотрел на него больше, он весь был в работе. Молитвы и заклинания слились в бессвязное бормотание, и Ашпокая начало клонить в сон.

– Выпей, – сказал Салм. – Выпей это.

Ашпокай осторожно взял плошку и посмотрел на желтоватую жижицу.

– Все не пей. Маленький глоток сделай. Я следом за тобой, – сказал Салм.

Ашпокай зажмурился и хлебнул из плошки. Жижица была неприятной на вкус, но мягко текла по горлу. Ничего особенного не произошло – просто думать стало вдруг легче. Салм заглянул Ашпокаю в глаза, словно пытаясь увидеть в них что-то, затем отхлебнул сам.

Потом был еще один глоток. Ашпокай почувствовал удивительную легкость и свободу, слегка кружилась голова. Потом еще… Приятное возбуждение зажурчало в висках. Ашпокай уже не чувствовал, как пьет, все вокруг переставало быть, все сливалось в сером водовороте, думалось обо всем сразу, о тысяче вещей, все теперь представлялось возможным, все было понятно и ясно… И наступила вокруг тьма, тьма…

Ашпокай открыл глаза. Вернее, не открыл, и не глаза, потому что глаз не было – как и всего остального, просто взгляд его повис невысоко над черным блестящим крошевом, которое прежде было землей. Вокруг простиралась равнина, над которой громоздилось плоское темное небо. Вместо горизонта было бело-сине-желтое зарево, и Ашпокай вдруг ясно понял, что это – конец радуги. Он помчался над равниной невесомым духом и вдруг увидел на земле скрюченную фигурку. Человек сидел на корточках, раскачиваясь из стороны в сторону. Ашпокай приблизился к нему и спросил:

– Ты чего здесь сидишь?

– Холодно, – ответил тихо человек.

– Жалко, нет огня, – вздохнул Ашпокай невидимой грудью, и тут же на земле зажегся, заплясал синий огонек. В его свете Ашпокай увидел свои руки и ноги, моргнул – и веки есть!

– Ты чего здесь сидишь? – повторил он свой вопрос.

– Жду людей – Салма и Ашпокая, – ответил человек.

– А как тебя зовут?

– Соруш.

– Так я тебя и искал! – Ашпокай даже подпрыгнул от радости.

– Ты? – испугался человек. – Зачем? Кто ты?

– Я – Ашпокай, твой брат!