Рост активности государства облегчался развитием политических процессов в демократических обществах индустриальных стран. Рост расходов на различные государственные программы лоббировался «группами интересов», бюрократией, требующей увеличения бюджета. Монетарное финансирование бюджетного дефицита ослабляло контроль за расходами. Определённые институциональные факторы приводили к асимметрии в политических издержках, связанных с изменением доходов (систем налогообложения) и расходов государства. В демократических обществах законодатели, заинтересованные в укреплении политической поддержки со стороны своих избирателей, добиваются этого обычно с помощью голосования за финансирование проектов в своих регионах: государственные средства поступают их избирателям, тогда как издержки несут все граждане страны, уплачивающие налоги.
Наибольшего масштаба государственное вмешательство в экономику достигло в период с 1960 г. по 1980 г., когда общие расходы бюджета выросли с 27,9 % до 43,1 % от ВВП. Они почти удвоились в Бельгии, Швеции, Швейцарии, Японии и значительно увеличились в других странах [10].
Многие развивающиеся страны «вынесли из периода колониальной зависимости крепкую веру в государственное руководство экономическим развитием. Государство должно было мобилизовывать ресурсы и население и направлять их в целях обеспечения роста и искоренения социальной несправедливости. Центральным моментом данной стратегии, следовавшей примеру Советского Союза, был контроль государства над экономикой… Эта вера укреплялась благодаря популярной концепции активного государства, распространённой во всём мире» [7]. Новые независимые страны восприняли стратегию развития, включавшую централизованное планирование, корректирующее вмешательство в распределение ресурсов, широкое участие государства в становлении молодых отраслей промышленности, контроль над ценами и т. д. Непосредственное участие государства в производстве через предприятия госсектора обосновывалось отсутствием в частном секторе таких квалифицированных управленческих кадров, какими обладает государство, а также большим потенциалом ресурсов, знаний, информации, необходимых для крупных проектов, мобилизовать которые могло только государство.
Широкое распространение в 50-60-е годы получила в развивающихся странах и точка зрения, согласно которой правительство может наилучшим образом определить, какие товары, прежде всего необходимы для общества и стимулировать их производство с помощью налогообложения, предоставления кредитов, облегчения доступа к иностранной валюте, протекционистских мер в области внешней торговли и т. д. Те же инструменты, но в противоположном направлении должны были использоваться и для ограничения производства «неосновных» товаров. Естественная ориентация стран, получивших независимость, на экономическую стратегию СССР с плановым хозяйствованием и преобладанием государственной собственности осложнялась необходимостью учитывать баланс интересов, сложившийся внутри этих стран и зависимость экономики от импорта товаров и капитала из бывших метрополий.
Таким образом, можно предположить, что кризис 30-х годов, а также в определённой степени Первая и Вторая мировые войны служили своеобразными катализаторами (управляющими параметрами), периодически запускавшими механизмы новых, более сложных отношений между государством и экономикой на почве развивавшихся процессов обобществления производства, усиления взаимозависимости социальных и экономических процессов и т. д. Но масштаб и формы проявления этих изменений в отдельных странах были сильно различны – от перехода на путь социализма с практически полным огосударствлением экономики и централизованным планированием до кейнсианских рецептов стабилизации экономики в ходе цикла и увеличения социальной направленности расходов государства. Теория обосновывала и поддерживала эти изменения, критикуя ортодоксальную веру в самодостаточность рыночного механизма.
Однако оптимального соотношения сил рыночного механизма и государственного регулирования в долгосрочной перспективе не удалось достичь практически нигде, что и проявилось спустя несколько десятилетий (в разных группах стран – в разные сроки) в снижении эффективности использования ресурсов в экономике, а вслед за этим и в пересмотре точки зрения на взаимоотношения экономики и государства. Причём там, где гипертрофия одной из сторон была сильнее, корректировка оказалась более глубокой и болезненной, что, внешне фиксировалось глубиной спада, сменой идеологической ориентации политиков, находившихся у власти, и т. д., а с более глубоко – изменением структуры экономики и самого государства, как определённой общественной подсистемы.
Скептицизм по поводу усилившейся роли государства стал проявляться уже в 70-х годах, особенно после кризиса 1974–1975 гг. Становились очевидными недостатки как использовавшихся теоретических моделей, так и инструментов практической реализации экономической политики.