Мое частное бессмертие

В каникулы Хвола поедет домой в Садово. И Софийка с ней (мол, у подруги погостить). Садово стоит лоб в лоб с русским городком.

Один тонкий чулок Днестра между ними. Это так близко, что с мая по октябрь видно, как крутят кино на русском берегу (прямо с грузовиков!) и слышно, как играет оркестр. Но для побега лето не подходит: ночи коротки. Другое дело зима – когда жизнь умирает и дни сгибаются под шапкой ночи. Вот зимой-то все и пере… гают в ком…зм. В белых простынях по белому льду… Надо только рассчитать, когда Рош Ходеш[11]. Потому что тогда Идл-Замвл[12] из Садо-во со своими хасидами палит костёр на реке (для кидуш левана[13]) – делая окрестную темноту ещё темнее.

Слушая Хволу, я обмирала от страха.

В одну минуту Кишинёв сделался мне мил.

В одну минуту мозги мои были вправлены на место!

Ура!

Понятия не имею, что такое комму…зм. Но знаю только, что никакая сила не вынудит меня покинуть медшколу и перейти реку по ночному льду.

Тем более что моя бабушка говорит: кто в молодости шастает по свету, тот на старость приплывает в богадельню…

Глава Вторая

1

Русский берег был коса, отмель. Точно ласкающую пятерню запустили в светлые вихры Днестра. Круглый год там царило лето.

Берег напротив – скала с чёрным бором. В сером оперении льда.

И вся-то перепонка реки – 400 локтей, не больше.

Plasa Садово, judet Оргеев, Королевство Румыния. Рождество 1935 г.

«Какие там порядки на русской стороне, нас не колышет! – инструктировал начкар[14] перед заступлением в «секрет». – Как и лживая русская пропаганда

в этом плане, все эти показушные парады в расчёте на дураков!.. Что же до румынской стороны, то демарка… демарка… ци… (никак он не справлялся с этим словом!), ну короче, румынская родина в этом плане оканчивается посередине реки, строго посередине! В светлое время суток нарушителей (эким важным словом величал он безголовых рыбаков из Бранешт[15], свято уверенных в том, что самые жирные судаки ходят на русской и только на русской стороне!) следует напугать в этом плане громким выстрелом в воздух! Затем, если не разбегутся к… матери, следует предупредить повторным громким выстрелом в воздух! Снова не помогло? Открываем огонь на поражение!.. Вот так!.. И пускай – ха-ха! – летят, апостолу Пётру жалуются!»

Говоря про огонь на поражение (а говорить о нём приходилось каждый вечер на разводе), начкар, малорослый, жирный, без талии и без шеи, делался неотразим. Столько высоких стрел с лица его взлетало! Сам разговор его, как прожаренная одежда, делался чист. Никаких тебе «демарка-ци-ци…» и «в этом плане…»

И всё-таки это был инструктаж. Тупая казёнщина устава. И да простит меня ап. Пётр, но придётся ему поскучать в моём наряде. Не прилетит к нему святой беднец и наивный жулик: молдавский рыбак. Сколько б судаков ни натаскал с русской стороны!

Впервые чем-то новым повеяло месяца три назад, когда «французики» (фасонисто-городские, в тонких усиках и жирном облаке Eau-de-Cologne, молодые евреи) моду завели: перебегать в Россию через

Днестр. Вначале – тайно и под покровом ночи. Затем – в открытую, по дневному льду.

Интересно, почему они наш берег выбрали? Грешат на Московича, местного ресторатора. Открыл-де золотую жилу (и кое-кто в комендатуре имеет с этого процент. Эх, румынская честь!..)

– С наступлением же темноты и до восхода солнца, – продолжил начкар, – может быть ещё один вид нарушителей!..

(«Ну-ка! ну-ка!» – навострил я слух.)

– Вы понимаете, о ком я говорю, Косой и Адам!..

(Из чего я понял, что в наряд поставлен снова с Косым. Уф-ф-ф!)

– Значит, когда… jidanii[16]. Hа льду… – начкар запнулся.

(«Ну! – мысленно попросил я. – Роди же своё любимое – про огонь на поражение!..»)

– …следует вызвать вспомогательный наряд! – родил начкар. – По телефону!..

– Тьфу! – плюнул я. – Стыд!.. Позор!..

От ярости подбородок мой дрожал. Из глаз искры летели.

– Сержант Адам! – повернулся ко мне начкар. – На гауптвахту хотим?..

– Тьфу! – ещё злее сплюнул я. – Велите ещё – под белы ручки их на тот берег перевести!..

Двор погранзаставы был едва освещён (чтобы русские бинокли не глазели со своего берега).

Единственный фонарь – под козырьком полуподвала.

А потом и его мутный маятник исчез из виду.

Выкрались в лес через пролом в булыжной кладке.

В лесу, как колбаса из кишки, темнота лезла.

Прошло порядочно времени, пока глаза пристали к ней.

Тогда снег на реке выступил. И лес, набегавший с уклона в реку.

Спустя полчаса.

Устроились под валунами в «секрете».

Лёд на реке был тёмен.

Зато на русском берегу машинотракторная станция светилась всеми столбами.

Дешёвки эти русские: всё напоказ. Всё самое красивое, лучшее – нате, щупайте глазами кому не лень!

Я бы так не смог.

Я и с невестой своей (Sophie L. с геологич. ф-та) любил бродить наедине, по малолюдным окраинам Кишинёва. И если бы я только мог (если б эта ветреница согласилась), то не являл её вовсе никому.

Ну да что рану бередить.