Мое частное бессмертие

Улеглись на мешках со стружкой.

Как старший по наряду, я первый поработал с биноклем.

Потом Косому передал.

Хотя и лишнее. Ничем его не удивить: ни ярко освещённой тракторной станцией на русском берегу, где и по ночам снуют бодрые механики и грузчики (а если повезёт, то и фигуристая бабёнка в коротком складском халатике пробежит через двор), ни русской пропагандой: в каждые выходные грузовик с киноэкраном появляется на речной косе, луч проектора прорезает мглу, весёлые голоса артистов веют над рекой до поздней ночи.

Но Косому хоть бы что. Циник и жлоб, хотя и образованный.

Из-за этой образованности (у меня 2 курса в горно-инженерной школе, у Косого – 3 в медицинской) начкар и ставит нас в наряды вместе. Интеллигент, мол, к интеллигенту…

Чепуха!

Давно пора втолковать ему, насколько мы чужие по духу.

Одно то, что привело нас в армейский клоповник из чистенькой университетской среды (меня – предательство Sophie L.,

Косого – льготы для служивых), говорит о многом.

Нет, сначала с ним и вправду было интересно: чувство юмора, городские манеры… – всё при нём.

Но вот случились у нас эти евреи на льду, и я открыл ему, что удручён их побегом:

– во-первых, больно (та, которую я больше жизни любил, променяла меня на них, клюнула на пропаганду!);

– а во-вторых, смута на душе: а что если так и надо: бросить всё и бежать в русский коммунизм, к весёлым его голосам, в вечное его лето!.. А что если просто нельзя по-другому?..

И то, как я убиваю в себе эту смуту, не укрыл от него.

Как же я убиваю её?

А вот так. Слушай!

Дело моей жизни – горное дело. Разведка ракушечника, бурого угля, белого известняка, проведение геологической съёмки. Работа не из лёгких. Но со смыслом! Только представь, милый Косой: в каждом разрезе неподатливой земной коры, в каждом закоснелом отложении породы взывает к нам с тобой наша геологическая сага. Кто я был до встречи с ней? Ноль. Кольцо стружки на станке веков! Кем я стал? Грозный дак! Победоносный римлянин!..

…Взволнованный собственной речью, я решился, к несчастью, взглянуть на милого Косого.

И был уязвлён.

Потому как в совершенной темноте ночного леса открылась мне подлинная карта его лица.

Никогда не забуду этих выгнутых надбровных дуг, по которым, как дождь по желобам, стекало отвратительное выражение иронии.

Перевести на слова – оно звучало бы так: «Ай, оставь! Разведка ракушечника – это хорошо, но и фраеров тут нет! Свои 100 леев я должен заработать в первую очередь!»

Гм, я человек с воображением. Иногда мне видится то, чего нет.

«Дам ему второй шанс!» – подумал я.

Всяк меня поймёт: среди приземлённых нравов нашей армии мечталось мне не просто о друге, но о существе, хотя бы отчасти облагороженном жизнью ума и сердца.

Итак, вот какую тему поднял я в нашем следующем секрете под береговыми валунами.

Кто мы, объявил я вопрос.

Только ли убогие обыватели, субъекты тех или иных перекроек границ в Европе?

Или же осмысленные румыны?

Только ли мы буфер между ненасытными хищниками – Турцией и Россией, Австрией и Польшей, или же, пускай и малая числом, но сильная духом нация, умеющая отстоять свои пределы на земле, равно как и обозначить их контуры в небе?..

И вот тут, ещё только произнося «пределы на земле», бросил я полный надежды взгляд на Косого.

Чтобы со стоном отрезвления прочитать всё то же «ай, оставь!» на его физиономии (вот тебе и второй шанс!).

«Ай, оставь! Ай, оставь! – пело глумливое его лицо. —

Осмысленные румыны – это хорошо, но и фраеров тут нет! Свои

100 леев я должен заработать в первую очередь…» Крушение иллюзий!

– Отрицаешь ли ты, – спросил я, задыхаясь от обиды, – наше право быть нацией под Богом?..

– Кем-кем? – хохотнул он.

Но, угадав моё состояние, подобрался и согнал ухмылку с лица.

– Это смотря какой нацией! – проговорил он голосом человека, задетого за живое. – Если малой и слаборазвитой, трусливой и повсеместно поражённой коррупцией – то не отрицаю ничуть!..

– C^aine[17]! – только и сказал я.

– C^aine?! – оскорбился он. – Сам ты c^aine!.. Смотри, во что границу превратили! В комендатуре подмажь – и вали! Хоть в Россию, хоть на Луну!.. Со всего Королевства – на наш участок едут!..

Убил бы его.

Но… взял себя в руки.

Поморгал.

Вдохнул-выдохнул.

– Послушай, Косой! – сказал я, убедившись, что дыхание моё выровнено и голос не дрожит. – Мне 21. Не так уж много на своём веку я видел. Ещё меньше успел. Была у меня всего одна женщина, и та предала! Но притом готов я умереть сегодня! сейчас! сию минуту! Но умереть как румын, сын румына! А не коптить небо до глубокой старости – в виде субъекта русских или австрийских интересов!..

Зачем я палил слова – теперь уже отлично представляя, кто передо мной?

А затем, что через голову недоучки-терапевта говорил я с Sophie L.

Ей, неотболевшей, приносил и эти приречные снега, холодящие тело сквозь пролежалый мешок со стружкой, и неграмотные деревья, сбегающие с уклона к речному льду, и надувшуюся треть луны под кожей неба…