Мое частное бессмертие

Hад берегом солнце летело, как каток в блоке.

Грустный Лёва Корчняк с 3-летним сыном на коленях сидел рядом. Хвола не могла отвести глаз от низких дымков над речным льдом. Ещё бы! Ведь сегодня – ровно год с того дня (зима…

Садово… Днестр… в белых простынях по белому льду…

Ах, мама-папа-Ева-Мушка! Увижу ли вас когда?..)

И тогда – что-то поменялось в мире.

Как будто прикоснулся кто-то. Как будто за руку тронул…

Хвола похолодела.

Осторожно повела головой по сторонам.

Это был Корчняк.

Одной рукой он придерживал на коленях сына Витеньку… но свободная его рука… нашла Хволыну-Ольгину руку.

Неужели это он?

Тот, кого она с детства рисовала в мыслях.

О ком папа говорил: «Хволэ, не грусти, твой человек уже родился! Он уже ходит по земле!»

Простое ли это совпадение – что именно сегодня… его

рука?

Нет, не простое.

Это он.

Хотя и с большими ушами.

Это для встречи с ним – я перешла через Днестр. В белой простыне по белому льду.

Глава Третья

1

«Третий Ша».

1971.

«Тоже мне – литературная сенсация!.. Ха-ха!.. Тоже мне – Третий Ша!» (из радиоинтервью А. И. Солженицына – Русской службе Би-Би-Си).

Первый «Ша» – это Шекспир (1564–1615). Второй – Шолохов М. А. (1905–…) Третий – Шор (Ильин) Пётр (1908–1969).

Только в чём тут фишка?..

В проблеме авторства.

В том, что на всём выгоне мировой литературы именно эти три кадра взбесились и понесли, задурили и закипели, сбросив с себя седоков, считавшихся их творцами.

Но если с первых двух – как с гуся вода, то третий – пострадал по полной.

Слух о плагиате, реактивно-быстрый, моментально-международный, прикончил его.

«Николай Леонтьевич! Коля! – Написала Вострокнутову (папиному воспитаннику) на домашний адрес. – Помнишь, как я ломилась к тебе в прошлом году? «Остановите Фогла!»… «Конфискуйте рукопись!»

В ответ – тишина.

Только через месяц ответили от твоего имени – мол, «всё под контролем»!

Эх, если бы!

В курсе ли ты, что с той рукописью стало?!

Теперь-то помоги. Пускай с непоправимым опозданием.

Сердце глохнет… – когда слышу это «третий Ша…»

Вспомни, Коля, как папа тебя любил (и принял в тебе участие).

Вспомни, что для меня ты не только офицер КГБ, но ещё и друг юности, не дававший мне прохода весь 1-й курс, пока я замуж не вышла.

Короче, надо что-то делать!

Hадо опровергнуть клевету!»

Коля наутро позвонил.

– Не вопрос, – иронически пролаял в трубку, – будем опровергать!..

Рапорт-РНО-999°4(12).

Разговор по телефону.

Н. Вострокнутов: Архив-то остался после Пётр Фёдорча? Бумаги там какие-нибудь?.. Черновики?..

Н. Пешкова: Всё пропало при переезде!..

Н. Вострокнутов: Кто переезжал?.. куда переезжал?..

Н. Пешкова: Мы переезжали!.. С Ботаники в Центр!..

Н. Вострокнутов: Зачем переезжали?

Н. Пешкова: У сына травма из-за всего, что с Ботаникой связано! Особенно с озером!.. Ведь папа утонул на его глазах!..

Н. Вострокнутов: Что ещё пропало?.. кроме бумаг?

Н. Пешкова (вытирая слёзы): Вот только бумаги и пропали!.. Они в картонке были!..

Н. Вострокнутов: А картонка – где хранилась? У тебя – хранилась? Или не у тебя – хранилась?

Н. Пешкова: У мамы хранилась! Картонка такая зелёная от мужских ботинок.

Н. Вострокнутов:

Мама не ликвиднула?

Н. Пешкова: Мама?! Зачем?!.

Н. Вострокнутов: А развелись почему – Пётр Фёдорч с женой на старости лет?.. Ну ладно, не по телефону!..

Hазначил свидание… на футболе.

Коля был большой, быстрый. И эта его хаотическая быстрота в движеньях, как и короткий точный разговор (остро нарезающий твои встречные фразы), – всё это побивало тебя, сталкивало с рельс. Ещё тогда, в университетской юности (он с юрфака, старше на курс), просто потрепаться, анекдот рассказать, – и то нужно было заранее привести мысли в порядок. Сгруппироваться. Hаметить красные линии в разговоре с Колей.

Но при этом он был свой. Преданный. Влюблённый. Узнав, что она кровь в поликлинике сдаёт (50 руб. за два укола – чтоб у папы с мамой деньги не тянуть!), поймал в университетском буфете и заставил принять конверт (со стипендией за 2 месяца!). Но… давно это было. Теперь он другой. Один румянец прежний! Непонятно, как в КГБ (с их культом незаметности) держат офицера с таким ярким, таким взволнованным румянцем!

Короче, он славный.

Другое дело, что его по рукам нужно бить: «Коля, не наглей!.. Коля, руки убери!»

Такой он ловелас неисправимый.

В 18 ч. встретились на Бендерской, возле телефонной станции.

Пересекли тонкий, под тополиным шатром, проспект.

Достигли Дома офицеров с фонтаном под фонарями.

Сигаретный дым стоял там коромыслом.

Это целую роту срочников согнали – со штык-ножами поверх шинелей.

– Если черновиков нет, – спросил Коля, – то как мы его авторство установим?..

И, не слушая ответа, выступил первый.