Мое частное бессмертие

«Особенно когда в спальне печку переложили!.. или когда авиапланеры с моторчиками стали клеить!»

«Точно! Авиапланеры!..» – обрадовался воспоминаниям Славка.

И даже локоть подвёл к лицу. Слезу утереть!

«А как нам Сталин коньки и лыжи прислал, помнишь?.. – всхлипнул он. – На весь отряд!..»

«Я всё помню! – подтвердил Пешков. – Золотые дни!.. Плюс тебя ташкентским партизаном не дразнили!.. И Андрей Иванович тебя в грудь не бил!..»

И показал пальцем – куда-то в район ложбинки по центру груди.

«Не бил! – подтвердил Славка. – Зато в техникум учиться направил! И картошку в общагу посылал! А в сезон огурцы со свёклой!»

«Красиво! – пробовал съязвить Пешков. – Рад за тебя!»

«А когда каникулы, – расцвёл Нога, – и мне из техникума ехать некуда, то я – в детдом на всё лето! И ведь принимали! Ставили на довольствие! И не только меня! Кто в ремеслухах, кто в вэу[24], и тех Андрей Иванович на каникулы принимал!»

Вот так и наколдовали Андрея Ивановича. Вызвали дух. («…пролез… пролез… пролез…»).

Пешков попросил газету у попутчика.

Затулился в тамбуре.

Пробовал читать.

Не выходило.

Ну, вот где справедливость, а?!

Одним – огурцы со свёклой.

Другому – тёмные с малых лет! И удары в грудь.

И, главное, это «пролез».

Проле-е-ез!

Рана всей его жизни!

Hачиная с марта 1942-го, с печёной картошки в Куйбышевском детприёмнике («И откуда ты, французик такой, в СССР пролез?»… и – горелой кожурой об лоб и щёки!) И потом, с 1954-го, на военно-сторожевом траулере «Сергей Киров», когда в и.о. боцмана пролез…

И к Надьке своей любимой в мужья – пролез

. По версии дружков и подруг её университетских…

Повертел картонку билета.

Всё, не удалась жизнь. Во-первых, сирота. Да. Все люди от папы с мамой происходят, и только он, Лёва Пешков, пролез.

Пролез.

Во-вторых, Надька не любила никогда (Пётр Фёдорч насильно замуж выдал!).

Отбросил газету.

«Я только объясню ему на словах… – двинул по вагонам, – что это за работа – наладка! Что это за работа мужская! И травмоопасная! Ничего общего с ташкентскими партизанами!.. А бить не буду, нет!..»

«Ну что, Андрей Иванович!.. Проле-ез?» – запомнил собственный вопль (и железнодорожный китель – за обшлаг!).

Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года

Статья 191.5. Посягательство на жизнь военнослужащего, сотрудника органа внутренних дел, а равно должностного лица, осуществляющего таможенный, иммиграционный, санитарно-карантинный, ветеринарный, фитосанитарный, автогрузовой и иные виды контроля… – наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет, а при наступлении тяжких последствий – смертной казнью (введена законом Союза ССР от 18.05.58 № 79-ФЗ – Собрание законодательства союзных республик, 22.05.58, № 21, ст. 1927).

8

«Все люди от папы с мамой происходят…»

Его родители. 35 лет назад.

Chantal.

Всем кажется, что Иосиф С. неравнодушен ко мне.

Он придумал моду: подходить к нашей компании.

Hас целая орава, но все уверены, что это для меня одной.

Это потому что я «выделяюсь»: только-только из Кишинёва, с diploma ku disctinctie (диплом с отличием – рум.).

Оргеев. Август 1935.

Ну, я не отрицаю: от Иосифа С. исходит непростота.

Вот пример.

Стоим мы у гастрономии Франта. Вдруг новость: «Владимир Жаботинский[25] едет!.. Владимир Жаботинский с конгресса едет!..»

Я не помнила, кто такой Владимир Жаботинский, но не выдавала себя.

Мы толпились у гастрономии, ждали, пока все наши подойдут – чтобы гурьбой на станцию.

В витрине «Франта» был кафешный уголок с единственным столиком. Пауль Лопатин и оба брата Воловские обедали там. Потом к ним Боберман подсел, заместитель мэра… Им не понравилось, что мы стоим и смотрим. Они кликнули Мойшу Франта, и он, не удостоив нас взглядом, но с важно поднятой головой и преувеличенно-прямой осанкой выплыл из темноты к витрине и прикрутил штору на струнах.

Я думала, что Владимир Жаботинский один из них. Откуда мне помнить всех оргеевских мануфактурщиков или заготовителей зерна.

Вдруг шторка вновь отъехала.

И в выпахе папиросного дыма Иосиф С. выставился в витрине.

Щурясь, он папиросу курил.

Впервые я видела его задумчивым. Даже печальным. Без этого весёлого удивления хорошо выспавшегося человека на лице.

Задумчивость ему не шла.

Но не в этом дело.

А в том, что он стоял в витрине и курил, а все повернули головы в мою сторону.

Июнь 1935, Оргеев.