Могила Густава Эрикссона

На полке были наставлены коробки с инструментами. Я стал снимать их на пол. По жалобному верещанию птицы Коростель было понятно – мы у цели. И вот одна из коробок оказалась по весу значительно меньше других. Я открыл её и увидел двенадцать банковских пачек пятитысячных купюр.

– Отец Геннадий! – обратился я к батюшке. – Вы бы не могли подождать меня пять минут в машине, мне нужно тут Олегу Любомировичу пару слов на прощанье сказать?

– Конечно, подожду, сыне. Только не марай ты руки о дерьмо, не бери грех на душу! Хотя я бы взял, прости меня, Господи…

Мы остались в гараже один на один.

– Значит так. Изначально речь шла о пяти лямах. Но ты у нас пошутить любишь. Первая шутка обошлась тебе в пятьсот тысяч. Вторая шутка была посерьёзней, и надо бы оценить её подороже первой, но тут в коробке шесть лям. Сойдёмся на этом. Справедливо?

Очень не хотелось Олегу Любомировичу расставаться с деньгами, он был, как сомнамбула. Поэтому не отвечал мне, а просто вторил:

– Справедливо.

– Далее. Я сначала думал, что ты порядочный человек. Поэтому собирался отдать судебное решение. А ты – редкостная падаль, и, видно, привык стучать во все калитки. Так вот на случай, если вздумаешь мусорнуться по-настоящему, судебное решение остаётся у меня. Не дай Бог ты дёрнешься, – оно окажется у Бориса Моисеевича. А он еврей настырный. И будешь ты платить деньги по второму разу. Уяснил?

– Уяснил, – ответила сомнамбула.

– А теперь серьёзная часть разговора, – я вынул выкидуху и приставил лезвие к боку Коростеля. – Говори, падла, сколько ты собирался дать денег отцу Геннадию на ремонт храма, если бы он решил твой вопрос. Только не ври мне, попишу.

– Двести тысяч.

Тварь, какая же тварь! Если он сейчас говорит мне о двухстах тысячах, значит получил бы батюшка в пределах сотни. А какой ремонт можно сделать на сто тысяч? Нож убирать рано.

– Так вот послушай меня. Если я узнаю (а я узнаю), что после моего отъезда с отцом Геннадием что-то случилось, даже если волос с его головы упадёт, я тебя найду. Веришь?

– Верю.

– Я тебя найду, мразь, где бы ты не был, хоть в твоём родном Дрогобыче. И умирать ты будешь медленно и мучительно. Ты всё уяснил?

– Всё.

Не часто мне удаётся выйти на полную запроектированную мощность, но сегодня получилось. Поэтому, садясь в четвёрочку я уже никуда особо не спешил.

– Отец Геннадий, вот миллион рублей на ремонт храма. На эти деньги Вы сможете сменить кровлю у ротонды и покрасить и храм, и колокольню.

Таких денег батюшка явно не ожидал. Он смотрел на меня с искренним удивлением.

– Благослови тебя Господь, сын мой!

– Вы сможете подбросить меня до Хорошово под Коломной?

– Конечно, смогу.

Из Белоомута мы выезжали по всё той же улице Урицкого. Рядом с двухэтажным домиком, где размещалось местное отделение полиции, стоял грустный майор Усаневич, обречённый теперь на жизнь честного мента.

– Батюшка, а притормозите-ка на минутку, – я выскочил из машины.

– Здорово, Володь!

– Добрый вечер, товарищ подполковник, как Ваши дела? Помощь всё-таки не нужна?

– Да дела я свои уже доделал – видишь, уезжаю.

– Счастливого Вам пути, и ещё раз прошу прощения.

– Я тебе, Вов, вот что хочу сказать на прощанье. Ты человек ещё молодой, так ты над моими словами подумай, попробуй их осмыслить. Знаешь, времена у нас сейчас – не дай Бог. Так вот, в такие времена уж лучше быть дураком, чем мерзавцем. Ну, бывай!

Через час с небольшим мы с отцом Геннадием стояли на платформе станции Хорошово. До последней ночной электрички на Москву оставалось десять минут, пора было прощаться. Я достал из кармана куртки клочок бумаги и ручку, написал свой мобильный телефон и отдал отцу Геннадию.

– Батюшка Геннадий, с неспокойным сердцем я уезжаю. Страшный этот ваш Затерянный Мир. Как Вы только умудряетесь там жить, да ещё быть пастырем? Если эти упыри будут до Вас добираться, звоните мне сразу же.

– А ты не печалься обо мне, сыне. Я в этом Белоомуте уже семнадцатый год служу. Ко всему привык, ничего не боюсь. А для христианина обрести венец мученический ради други своя – то награда Господня.

ГЛАВА 11. НЕ ПОЕХАТЬ ЛИ В КАШИН?